Феликс Пальма - Карта хаоса

Артур поднял брови:

– Ты хочешь сказать…

Уэллс посмотрел другу в глаза, пытаясь внушить, как важно то, что он сейчас у него попросит:

– Сеанс спиритизма, да. Надо, чтобы Эмма вошла в контакт с Мюрреем. Она должна простить его уже оттуда, из загробного мира, простить за то, что он не успел рассказать ей при жизни. Вот для чего мне нужна твоя помощь, Артур.

Вуд прочел еще дюжину писем, потом минут двадцать продолжал сражаться с почтой, пока Клив, заглянув в кабинет, не прервал его работу:

– Альфред, хозяин просит, чтобы ты зашел в библиотеку.

– Он не сказал, что ему надо? – с нескрываемой тревогой спросил секретарь.

– Нет, но они по-прежнему сидят там с мистером Уэллсом. И оба выглядят очень… возбужденными. И знаешь, когда я увидел, в каком он состоянии, сразу подумал о худшем… Но, к счастью, он всего лишь послал меня за тобой.

– О нет… – Вуд побледнел, но получилось это у него так же неброско, как все, что он делал в своей жизни. – Скажи, Клив, а это у него появилось?

– Боюсь, что да, Альфред, взгляд у него тот самый .

Секретарь вздохнул так сокрушенно, что сразу стало понятно: по сравнению с ним дворецкий годится разве что на роль ученика в искусстве выражать свои внутренние переживания. Как и Клив, больше всего на свете Вуд боялся тех случаев, когда у хозяина появлялся взгляд . Это могло означать много разных вещей, но уж точно ничего приятного: скажем, приглашение провести несколько месяцев на фронте или пойти на курсы по управлению воздушным шаром. Короче, речь шла о каком-нибудь безумном плане по борьбе с очередной несправедливостью, который, как правило, предполагал действия на тонкой границе между смешным и противозаконным. Что он задумал на сей раз? Клив посмотрел на Вуди с сочувствием, а тот быстро зашагал в библиотеку, по дороге одергивая свой и без того безупречно сидевший пиджак, потом пригладил руками безупречную же прическу и начал прилаживать к лицу столь же безупречное выражение флегматичного безразличия, с которым обычно выслушивал самые экстравагантные просьбы хозяина. Однако в душе он не был спокоен. Вероятно, только поэтому, подойдя к библиотеке, Вуди на несколько мгновений замешкался, хотя уже и поднял было руку, чтобы легонько постучать в дверь. До него отчетливо донеслись голоса писателей, беседующих на повышенных тонах.

– Он согласится, он в таком отчаянии, что обязательно согласится! – говорил Уэллс. – И особенно, если предложение будет исходить от тебя, Артур. Я видел, какую гримасу он скорчил в ответ на твои рассуждения о спиритизме в день вашего знакомства. Мало кто способен заткнуть ему рот, уж поверь мне, но тебе это удалось, пусть только на время… Кроме того, он ведь ничего не потеряет…

– Это уж точно, терять ему нечего! Зато сколько он может выиграть! – прорычал Конан Дойл. – В последний раз поговорить с любимой… Какой человек в здравом рассудке не захочет попытаться? Он согласится, непременно согласится. Особенно когда я скажу, что нашел настоящего медиума, из никому не ведомого племени в Южной Африке, медиума с поистине чудесными способностями… Никто в мире его пока еще не знает, но очень скоро медиум заявит о себе.

– Настоящий медиум… “Достаточно встретить хотя бы одного подлинного медиума, только одного…” Именно так ты сказал в тот день! “И тогда вам будет наплевать на сотни, тысячи фальшивых медиумов, расплодившихся по свету…” – повторил Уэллс, загораясь новой идеей.

– Точно! Наш разговор… Это была судьба, поверь! – согласился Конан Дойл не менее пылко. – Именно так все и должен воспринять Мюррей.

– Остается только привезти этого медиума в Англию – и поскорее! – Веселый звон бокалов подсказал секретарю, что писатели чокнулись. – Кстати, куда, черт побери, девался твой секретарь?

Продолжавший стоять за дверью Вуд вздрогнул. Что еще надумали эти безумцы? Послать его в Южную Африку на поиски чудесного медиума? Нет уж, ни за что на свете, они сильно ошибаются, если полагают… Громкий голос хозяина прервал его размышления:

– Вуд, хватит подслушивать, заходи наконец, будь ты неладен!

– С чего вы взяли, что я… – пробормотал секретарь, но, не договорив фразы, приклеил на лицо самую услужливую из своих улыбок. – Прошу прощения, сэр, просто я услышал крики и подумал… э-э… что не стоит прерывать вашу беседу.

– Глупости! Ведь я сам послал за тобой! – оборвал его Конан Дойл. – Вуди, мне нужна твоя помощь.

– Да, сэр… – сказал секретарь, готовясь к самому худшему.

– Не строй из себя мученика, Вуди, гляди веселей, обещаю, что не стану требовать от тебя ничего особенного. По крайней мере ничего, что было бы выше твоих сил и способностей.

Конан Дойл помолчал, его не обмануло выражение вялого интереса на лице секретаря. Писатель тянул время, с удовольствием наблюдая, как Вуд с тайным страхом ждет продолжения.

– Думаю, мне в очередной раз придется воспользоваться твоим замечательным почерком, – сказал Конан Дойл с широкой улыбкой, поскольку больше всего на свете ему нравилось испытывать пределы воспитанности Вуди. – Мне нужно, чтобы ты написал несколько строк.

На следующий день Уэллс с Конан Дойлом чуть свет явились в особняк Мюррея – им не терпелось поделиться с ним хорошей новостью. Друзья были убеждены, что их предложение немедленно поднимет дух миллионера. Как им казалось, новая идея должна словно резким взмахом руки стряхнуть с него паутину страдания или по крайней мере впрыснуть ему в кровь минимальную дозу надежды. Тогда он выдержит еще какое-то время – до тех пор пока медиум не прибудет из Южной Африки.

– Только имей в виду: это не обычный медиум… Он самый настоящий! – воскликнул Конан Дойл, стараясь заразить своим энтузиазмом развалившееся в кресле пугало, от которого несло алкоголем и грязным бельем. – Его способности не вызывают никаких сомнений. Я лично в этом убедился и уверяю тебя, что видел собственными глазами такие чудеса, какие даже описать невозможно.

Но Мюррей по-прежнему молча смотрел на него покрасневшими глазами, и на лице его сохранялось выражение беспросветной апатии. Артур расхаживал перед ним по комнате, излагая историю чудесного медиума, который не гонится за славой и деньгами, поскольку они не имеют для него ни малейшего значения.

Конан Дойл случайно столкнулся с медиумом в одной африканской деревне. Тот был по происхождению европейцем, но в возрасте двух или трех лет заблудился в саванне и был взят на воспитание племенем банту. Со временем мальчик, которого старейшины нарекли именем Анкома – это значило что-то вроде “последний рожденный ребенок”, – усвоил обычаи и привычки своей приемной семьи и вел себя как член племени, хотя из-за светлой кожи выделялся на общем фоне, как пирожное со взбитыми сливками среди угольков. Между тем на пороге юности в нем пробудились необыкновенные таланты. Настолько поразительные, что Анкома, едва ему исполнилось двенадцать, лишил власти старого шамана и занял его место, поскольку тот умел разве что призывать дождь, да и то когда уже и без того явно надвигалась гроза. Проходя мимо этой деревни после жестокого сражения под Брандфортом, Конан Дойл услышал про Великого Анкому – белого человека, который взглядом может поднимать в воздух глиняные чашки и прочие предметы, а также разговаривать с мертвыми. Писатель сразу же отправился к старейшинам деревни и попросил разрешения самому посмотреть, на что способен их бледнолицый шаман. Старейшины дали свое согласие в обмен на горсть дешевых побрякушек. И вот, сидя в жалкой хижине, Конан Дойл удостоверился, что перед ним настоящий медиум. Демонстрация его возможностей произвела на гостя такое впечатление, что он, по его собственным словам, в жизни не забудет увиденного.