Феликс Пальма - Карта хаоса

В голове у него мелькали картины аварии, которые преследовали его день и ночь. Мокрые от пота руки вцепились в руль новенького автомобиля, сердце колотится как бешеное, пока он раздумывает, с чего начать разговор. Веселый и полный любопытства взгляд Эммы. Слишком крутой и совершенно неожиданный поворот. Автомобиль вылетает с дороги и несется по крутому склону. Мюррей пытается сладить с чудовищем, которое уже движется скачками. Страшный рывок выбрасывает Гиллиама наружу. Мир разбивается на тысячи осколков. Голос Эммы звучит все дальше, зовет его по имени, в то время как над ним самим смыкается кромешный мрак. И потом – непонятно, сколько времени спустя, – медленное пробуждение, обморочный туман, сквозь прорехи в котором пробиваются образы Дантова ада: бегущие с криками люди, тревожные лица над ним самим, каблуки его ботинок, оставляющие две колеи, пока его волокут подальше от проклятого места. И голос, который с дьявольской четкостью заглушает прочие голоса, хриплый голос незнакомца, чьего лица он никогда не увидит, голос, звучащий в его черепной коробке громче грохота экипажа, который везет Мюррея в больницу, громче вопросов тех людей, что сопровождают его, громче любого другого звука в мире. И фраза, которую ему никогда не забыть и которая возвещает конец всего: “Придется распиливать железо, чтобы вытащить труп”.

– Что это было, черт побери? – спросил Конан Дойл у него за спиной.

Уэллс готов был ответить на этот вопрос. Теперь-то он убедился, что случившееся с ним самим в злосчастный день их первой поездки сюда не было результатом оптического обмана. И вот, пока все наблюдали за Эммой и Мюрреем, он тщательно изучал свое собственное отражение. Оно, как и реальный Джордж, не обращало внимания на влюбленных, а глядело на него в упор с тем же выражением ужаса на лице – и лицо в зеркале опять не имело шрама на подбородке. Уэллс не знал, что все это значит, но оба явления, безусловно, были неразрывно связаны между собой. Однако, не успев произнести ни слова, он услышал голос Джейн:

– Эмма была в черном. Как будто в трауре.

– Да, – подтвердил Конан Дойл. – А на мне, между прочим, был совсем другой костюм. Тот, в котором я собирался ехать сюда и на который утром пролил ненароком кофе.

– И я… – снова подал было голос Уэллс.

Но Мюррей перебил его. Он внезапно обернулся и ткнул пальцем в сторону медиума:

– Сделай это еще раз! Вызови ее снова!

Великий Анкома отступил на несколько шагов, размахивая руками перед грудью.

– Подожди, Гилмор, он сейчас все тебе объяснит, – поспешил вмешаться Конан Дойл, положив руку Мюррею на плечо.

Тот резко сбросил ее и шагнул к медиуму:

– Макона, или как там тебя еще, сделай, чтобы она снова появилась, или, клянусь, я задушу тебя!

– Не могу! – воскликнул Великий Анкома на прекрасном английском и с мольбой поглядел на Конан Дойла.

Тот попытался удержать Мюррея:

– Послушай, Гилмор, то, что здесь произошло, никак не связано с Анкомой.

– Это правда, Монти, – подтвердил Уэллс, заняв позицию между миллионером и медиумом. – Боюсь, наш Анкома мало на что способен.

Мюррей в недоумении посмотрел на медиума.

– Это правда, мистер Гилмор, – стал извиняться тот, стараясь держаться достойно. – Я точно знаю, кто мои родители, отлично владею английским, как вы сами видите, никогда не бывал ни в одной деревне племени банту и не поднимал в воздух глиняных чашек – по той простой причине, что не обладаю такими способностями… Единственный мой талант, по мнению мистера Конан Дойла, – почерк, он у меня более красивый и разборчивый, чем у него самого. Во всяком случае, так он мне говорит всякий раз, когда просит что-то за него написать. И честно скажу, вряд ли стоит меня за это душить.

– Вы не можете поднимать в воздух предметы? А как же тогда объяснить вот это? – спросил Мюррей, кивнув на дощечку, которая, оторвавшись от стола, вяло покачивалась над ним.

Все ошарашенно смотрели на парящую в воздухе грифельную дощечку. Следом за ней в полет пустился кусок мела, потом подлетел к дощечке и стал что-то на ней писать. Сделав свое дело, мел, похожий на диковинное насекомое, снова опустился на стол. А дощечка тотчас подлетела к группе людей и замерла перед миллионером.

– “Хочешь, я поглажу тебя еще раз, любовь моя?” – прочитал Мюррей. – О, Эмма, – прошептал он, с бесконечной благодарностью глядя куда-то поверх дощечки, где вроде бы могло находиться лицо его возлюбленной. – Да, конечно, любовь моя, мне так хочется почувствовать твое прикосновение…

Словно резким взмахом руки надпись была стерта, и дощечка снова легла на стол, а мел опять начал писать на ней. Потом она еще раз подлетела к Мюррею.

– “Думаю, куда веселее будет поубивать всех остальных”, – прочитал миллионер.

И тотчас дощечка упала, как если бы кто-то с презрением швырнул ее на пол. По комнате прокатился зловещий мужской хохот.

– Какого дьявола?.. – воскликнул Мюррей. Он понял, что это не был дух Эммы, и с отвращением вытер щеку рукавом пиджака. Затем, обращаясь в ту сторону, где упала дощечка, рявкнул: – Кто ты такой, сукин сын?

Смех стал еще громче и еще безумнее.

– Позволь мне, Гилмор. У меня больше опыта в общении с духами, – сказал Конан Дойл, отодвигая миллионера, и обратился к какой-то непонятной точке в пространстве: – Кто ты такой, сукин сын?

Острый как скальпель голос прорезал воздух:

– Вы хотите знать, кто я такой, мистер Конан Дойл? Я само Зло! Да, самый страшный из злодеев, каких только можно себе вообразить! Уж поверьте, знай вы о моих преступлениях, ужас и негодование уступили бы место восхищению перед моим мастерством.

Конан Дойл выглядел растерянным, однако в голове у него крепла уверенность, что эти слова ему знакомы.

– Про зло легко писать, – продолжал голос, – но не так-то приятно столкнуться с ним, когда ему удается сбежать со страниц сочиненных вами книг, не правда ли, мистер Конан Дойл?

– Сбежать со страниц сочиненных мною книг?.. Что вы, черт побери, хотите сказать?.. – И тут он вспомнил. Да, эти самые слова сам же он и написал в “Последнем деле Холмса”. – Господи… но этого просто не может быть, не может быть… Ты… Мориарти?

– О нет, – ответил незнакомец с мерзким смешком, – мое имя начинается на “с”. Ну-ка, Джордж, не хочешь ли теперь попытать судьбу ты?

Уэллс поднял брови, поняв, что теперь обращаются к нему. Голос на несколько секунд умолк, а потом Джордж услышал его прямо перед собой – ему даже показалось, что он уловил кисловатый запах в дыхании неведомого существа.

– Итак, Джордж, кто я такой?

Невидимые пальцы схватили писателя за нос. Уэллс дернулся назад, потянув за собой обнимавшую его Джейн. Потом с опаской уставился в пустоту и рискнул сформулировать нелепый и дикий вопрос, который крутился у него на языке с тех пор, как неизвестный только начал говорить: