Питер Уоттс - Морские звезды

Она протягивает руку и открывает дверь.

– Я люблю тебя, – впопыхах произношу я.

Она улыбается, словно понимает.

– Прощай, Кит.

Потом отворачивается и уходит в комнату. Оттуда, где я стою, видна часть гостиной. Дженет снова смотрит в окно. Пламя пожаров окрашивает ее лицо, она становится похожей на мученицу. По-прежнему улыбается. Проходит пять минут. Десять. Кажется, Дженет даже не понимает, что я все еще тут, возможно, она обо мне уже забыла.

Когда я собираюсь уходить, она начинает говорить. Я оборачиваюсь, но ее взгляд все еще прикован к каким-то руинам за стеклом, а слова предназначены не мне:

– …и что за чудище…

Кажется, она говорит именно это, но потом начинает шептать, и мне уже ничего не слышно.

Когда новости доходят до кафедры, я пытаюсь, безуспешно, держаться подальше от других. Они не знают никого из ее близких, поэтому начинают изливать все свое сочувствие на меня. Кажется, Дженет многим нравилась. Я об этом не знал. Коллеги и соперники похлопывают меня на спине, как будто мы с Дженет были любовниками. «Иногда такое случается», – говорят они, словно делятся каким-то глубоким озарением. Это не твоя вина. Я терплю их соболезнования так долго, как могу, а потом говорю, что хочу побыть один. Это, по их мнению, понять можно; и теперь костяшки жжет после внезапного столкновения плоти и стекла, теперь я свободен. Я ныряю в микроскоп и бегу, бегу, погружаясь все глубже и глубже в реальный мир.

Я всегда был лучше других. Проводил тут, внизу, так много времени, прижавшись носом к квантовому интерфейсу, принимая неопределенность, которая большинство людей свела бы с ума. Но мне здесь не комфортно, никогда не было. Я просто слишком сильно боюсь мира снаружи.

Там, за окнами, все происходит окончательно, ничего не изменить. Дженет умерла, и это навсегда. Я больше никогда ее не увижу. Здесь, внизу, такого случиться не может. Здесь возможно все. Дженет и жива, и мертва; я помог ей и не помог; у родителей появляются дети, монстры и не появляется никто. Все, что может быть, существует. Внизу я, оседлав волну вероятностей, вижу нескончаемое поле возможностей, где любое решение обратимо. И так будет всегда.

Надо только не открывать глаза.

Беккер эвакуировали за восемь минут, трупы оставили на песке, с ними разберутся падальщики, которых еще не прикончило Шестое вымирание. Мансин затащил ее в «Сикорски» и тут же попытался отрубить аугменты; Ведомый развернулся, зафиксировал цель, уже начал бой – и все за полсекунды, страшно, штаны обмочить можно, – но тут – лучше поздно, чем никогда, – загрузились наконец макросы распознавания образов и успокоили его. Кто-то вставил плагин прямо между лопатками Беккер; в ее голове открылись беспроводные шлюзы, Бланш прямо из кокпита, с безопасного расстояния, отправил протезы на боковую. Миниганы, осунувшись, замерли на плечах Беккер, словно конечности под наркозом, из стволов все еще сочились тонкие струйки дыма.

– Капрал. – Перед ее лицом кто-то защелкал пальцами. – Капрал, вы меня слышите?

Беккер моргнула:

– Они… это же были люди.

Она так подумала, по крайней мере. Увидела-то лишь тепловые сигнатуры: яркие цветовые пятна во тьме. Поначалу у них были руки и ноги, но потом силуэты размазало, они превратились в тусклые радуги, переливающиеся, как масло.

Мансин ничего не сказал.

Абемама исчез вдали, полоса печеного коралла, омытая инфракрасным сиянием: солнечные лучи вчерашнего дня снова просочились на небо. Бланш переключил режим, и гало исчезло: ночное зрение ослепло, уши оглохли, не слыша ни единой волны, кроме обыкновенного человеческого диапазона; все чувства вновь деформировались до плоти и крови.

Вот только курс неверный. Прежде чем пала тьма, капрал заметила что-то странное.

– Мы не летим на Бонрики?

– Мы летим, – ответил сержант. – А ты летишь домой. Стыковка в Арануке. Мы эвакуируем тебя прежде, чем тут все полыхнет.

Беккер чувствовала, как Бланш возится у нее в мозгах, сливает операционные логи. Она попыталась залезть в поток, но он ее тут же выбросил. Капрал не знала, что машины сейчас высасывали из головы. Не знала даже, что там останется, когда ее снова пустят внутрь.

Правда, это не имело значения. Беккер навряд ли сумела бы выскоблить воспоминания из памяти, даже если бы постаралась.

– Это были противники, – пробормотала она. – Как иначе они вообще там оказались, в смысле… кем еще они могли быть? – И секунду спустя: – Кто-нибудь…

– Никто не выжил, ты же у нас сверхчеловеческая машина смерти, – встрял в разговор Окоро с противоположной стороны кабины. – Они даже не были вооружены.

– Рядовой Окоро, – сухо сказал сержант, – закройте пасть.

Все они сидели с противоположной стороны кабины, не считаясь с оптимальным распределением веса во время полета: Окоро, Перри, Флэннери, Коул. Все без аугментаций. Таких, как Беккер, было мало, один киборт на три или четыре кампании, если позволял бюджет, а политики достаточно разогрелись. Капрал привыкла к брюзжанию: как только всплывала эта тема, все сразу начинали изображать из себя бесконечно крутых спецов, закатывать глаза от космической несправедливости того, что счастливый билет выпал фермерской дочке из захолустного Ред-Дира, чтоб его. Их скулеж ее особо не волновал. Несмотря на чепуху и браваду, она никогда не видела в глазах солдат ничего, кроме белой зависти.

Правда, Беккер была не уверена в том, что видит в них сейчас.

Восемь тысяч километров в воздушном пространстве Канады. Еще четыре до Трентона. В общем четырнадцать часов на КС-500, который армейцы сумели выцарапать из ООН в срочном порядке. Казалось, что все сорок: каждая минута без сна, в безжалостной яви, каждая секунда как мучительный разбор полетов. Беккер сейчас все бы отдала, чтобы отрубиться хоть ненадолго – заснуть, не слышать монотонный, бесконечный рев турбовинтов, не видеть постепенного прояснения неба, где черный цвет превращался в серый, а потом в издевательски-радостный голубой – но такого аугмента ей не поставили.

Бланш, приложение иного сорта, весь путь домой от нее не отходил. Обычно он и пяти минут не мог провести без того, чтобы не сунуть нос в Беккер, подкручивая ингибитор там или интерфейс тут, постоянно стараясь срезать время ожидания на пару миллисекунд. В этот же раз он просто сидел, уставившись в переборку, или в окно, или на грузоподъемные стропы, звякающие о фюзеляж. Такпад, который дергал Беккер за ниточки, спокойно лежал у Бланша на коленях. Может, ему сказали держаться подальше, оставить место преступления нетронутым, пока в дело не вступят криминалисты-айтишники.

А может, он просто был не в настроении.