Владимир Орловский - Машина ужаса [Фантастические произведения]

Туровский пожал плечами.

— То, что в одних условиях требовало колоссальных периодов времени, — при иных данных может уложиться в несколько десятков лет…

— Но, позвольте… Самые причины этого движения снега и льдов от полюсов не молниеносны…

— Причины наступления ледниковых периодов до сих пор не выяснены, — неохотно ответил Алексей Юлианович, с трудом закуривая на ветру в ладони жилистой руки дымящуюся папиросу. — Во всяком случае, то, что творится сейчас, не обещает ничего хорошего.

Он замолчал, провожая задумчивым взглядом дымок удаляющегося парохода. Больше мне ничего не удалось от него выудить, а через четверть часа он со мной распрощался.

Я вернулся домой в тревожном, неприятном состоянии, под тягостным впечатлением загадочной угрозы, надвигающейся с севера.

Прошло две недели. Смутная тревога, которую заронили в мою душу слова Туровского, не только не улеглась, а перешла в тягостное чувство непрерывного, почти болезненного беспокойства. Я старался уверить себя в том, что все это — пустые ребяческие страхи, о которых нельзя говорить серьезно, что Алексей Юлианович или подшутил надо мной, или сам поддался игре расстроенного воображения, — тревога меня не оставляла.

И, что хуже всего, — назойливо стали попадаться известия, ускользавшие ранее от внимания. Вспомнились многочисленные телеграммы минувшей зимы из различных уголков Европы и Америки.

— Небывалая снежная буря в Англии. В некоторых местах толщина снежного покрова достигает четырех с половиною метров.

— Суровые морозы в Польше. В вагонах товарного поезда обнаружено несколько замерзших трупов.

— Рим под снегом. Морозы, каких не запомнят старожилы.

Все эти сообщения, скользившие ранее бесследно, не останавливая на себе внимания, теперь получали новый, угрожающий смысл. В нынешнем же году намечалось кое-что посерьезнее.

Стояла середина июня, а между тем, север Европы, Азии и Америки, от берегов Северного Ледовитого океана вплоть до 64–65 параллели, лежал еще под снегом. Мурманск, Архангельск были в объятиях зимы, реки были скованы льдом, над угрюмой тундрой и в таежных лесах завывали метели. Южнее, примерно, на уровне Ленинграда и Вологды, весна наступила, но необычайно поздняя и холодная, при чем то и дело снова выпадал снег, а по утрам заморозки губили всходы озимых и молодые почки деревьев. Становилось ясно, что на земле действительно творится недоброе, и что нашей стране в первую очередь грозит тяжелое испытание.

Газеты по этому поводу болтали обычный вздор, хватаясь за первое попавшееся объяснение, но, по-видимому, больше всего склонны были приписывать нежданное бедствие внезапному ослаблению солнечного излучения, хотя определенных данных в пользу этой гипотезы не было никаких.

Так или иначе, беспокойство начинало охватывать широкие круги населения Старого и Нового Света.

Что касается меня, то все это время я жил в состоянии непрерывного нервного напряжения, словно ждал чего-то. И действительно, в один из этих странных июльских вечеров, когда бледное, немощное солнце освещало необычную картину города, одетого в снежный саван, — я получил коротенькую телеграмму:

«Важные сведения о нашествии льдов. Приезжайте немедленно Вырицу Туровский».

Разумеется, я не стал медлить. С первым же поездом, отвозившим с Детскосельского вокзала несколько хмурых субъектов, природе вопреки, наперекор стихиям, отбывавшим в это странное лето неизменную дачную повинность, — я выехал из Ленинграда.

Дача Туровского стояла на высоком берегу Оредежа, в сосновом лесу, и глядела неприветливым облупленным фасадом на остатки беседки с провалившейся крышей и запущенные заросли шиповника и малины.

Хозяин, небритый, со взъерошенными волосами, одетый в какой-то засаленный архалук, встретил меня на единственной сохранившейся дорожке, ведшей к спуску на реку; он ходил взад и вперед в мрачной задумчивости, потирая поминутно руки не то от холода, не то от волнения.

— Ну, вот и вы, — сказал он, увидев меня, и отвечая рассеянным рукопожатием. — Я, кажется, могу предложить вам новые впечатления, по которым вы так стосковались.

Я в изумлении взглянул на Алексея Юлиановича, так как ожидал совсем другого разговора. Но он уже замолчал и торопливой походкой направился к дому. Мне не оставалось ничего другого, как следовать за ним.

Поднявшись в верхний этаж по скрипучей ветхой лестнице, Туровский ввел меня в просторную комнату, служившую ему, очевидно, рабочим кабинетом. Большой стол был завален книгами, планами, бумагами, на стене висела огромная карта обоих полушарий, испещренных цветными линиями и цифрами; на подоконнике стояла тарелка с недоконченным завтраком и недопитый стакан чаю, в котором плавали три или четыре мухи; углы комнаты были затканы паутиной. Два шкафа с книгами и два стула завершали обстановку, при чем один из них был на трех ножках и предусмотрительно приставлен к стене в угол.

— Знаете ли вы, в чем дело? — внезапно обернулся ко мне хозяин, как только мы вошли в кабинет, и, не давая ответить, перебил себя отрывистой фразой: — Исчезает углекислота — вот в чем весь ужас.

Я стоя ошеломленный, глядя на него во все глаза.

— Какая углекислота? О чем вы говорите? — вырвалось у меня. — Ведь вы телеграфировали о льдах и морозах…

Теперь Туровский стоял передо мною с видом человека, налетевшего со всего размаха на стенку и стукнувшегося об нее лбом. Для полноты сходства он даже потирал рукою лоб, собираясь с мыслями.

— Да… ведь вы не знаете, — выговорил он, наконец, садясь к столу и оставляя в моем распоряжении колченогий стул.

— Придется вам прослушать маленькую лекцию на эту тему.

Я поморщился, но он ничего не заметил и в рассеянности пододвинул ко мне какую-то коробочку с зелеными камешками, предлагая радушно:

— Закуривайте.

Потом крикнул вниз, в открытую дверь:

— Даша, чаю!

Ему никто не отозвался, и он сейчас же забыл об этом и спросил меня тоном профессора-экзаменатора:

— Вы знаете, что воздушная оболочка земли служит для нее как бы шубой, не позволяющей земному шару терять в окружающие пространства получаемую от солнца теплоту?

Я кивнул головою.

— А известно ли вам, сколько в атмосфере находится углекислоты?

Я пожал плечами.

— Не помню, право…

— Ага, в этом все дело. Примерно, около трех сотых процента.

— Гм. Немного…

Я все еще ничего не понимал.

— Вот именно.

И, тем не менее, она играет колоссальную роль в защите земли от охлаждения, так как обладает способностью особенно энергично задерживать отраженные от поверхности земли невидимые тепловые лучи.

Высчитано приблизительно, что при уменьшении его содержания в атмосфере втрое, т. е. до одной сотой процента, потеря тепла нашей планетой усилилась бы настолько, что весь север Европы, Азии и Америки покрылся бы сплошным снежным покровом, т. е. наступил бы новый ледниковый период.