Владимир Орловский - Машина ужаса [Фантастические произведения]

Это был Лондон в миниатюре. Но только Лондон, перенесенный под горячее южное солнце и окруженный кольцом зеленых гор, среди которых поднимались лысые конусы трех погасших вулканов, а у подошвы покатых склонов, зажимая город с двух сторон, плескалось изумительной синевы море.

Вернувшись в гостиницу, я застал Туровского, рассеянно смотревшего через открытое окно на шумную улицу.

— Вот и вы, — сказал он нетерпеливо. — Я жду вас уже больше часа. Мы сегодня же отправляемся дальше.

— Куда? — остановился я в изумлении.

— Пока в Роторуа, вулканическую область недалеко отсюда, а там видно будет…

— Вы что-нибудь узнали?

— Нет. Но именно потому надо ехать. Здесь, видимо, ни о чем не подозревают даже после анализов воздуха. Надо искать. И, так как скорее всего причина связана все же с вулканической деятельностью, то мы и начнем с Роторуа.

— Ладно. Пусть будет Роторуа. Может-быть, там мы найдем настоящую Новую Зеландию.

— А вы уже, кажется, разочарованы?

— Да помилуйте: ведь это же просто уголок Лондона — не больше. Английский язык, английские физиономии, английская деловитость. Хоть бы на грех одна маорийская рожа попалась. Куда они все провалились, эти воинственные каннибалы?

— Маори? Вы поздно спохватились, — усмехнулся Туровский. — Просвещенные колонизаторы их давно уничтожили. Неподалеку от тех мест, где мы будем, сохранились, кажется, кое-какие остатки этого когда-то свободолюбивого народа, еще в некоторых глухих местах островов, но это и все…

— Ну, что же делать. Едем в Роторуа.

К вечеру мы были на вокзале, копирующем в миниатюре лондонский Чэринг-Кросс, и двинулись вглубь острова. Ночная темень не позволяла мне любоваться пейзажами, но зато я завязал интересное знакомство. Здесь, в вагоне, я впервые встретил настоящего маори.

Это был студент инженерного отделения колледжа, ехавший к родным на каникулы, высокий, стройный малый с золотисто-коричневым цветом кожи и приятными чертами, выразительного лица.

Он говорил на чистейшем английском языке, что не мешаю ему далеко не любезно отзываться о хозяевах его родины, а когда он узнал, что я — русский, его точно прорвало.

Передо мной развернулась целая эпопея, проникнутая глубокой любовью к умирающей культуре когда-то свободного, предприимчивого племени, бороздившего своими «каноэ», весь этот угол Тихого океана, вплоть до Австралии и Новой Гвинеи. Студент рассказывал мне о жестоких войнах, которые его предки вели в течение многих десятилетий с выходцами из-за моря, целые сказания и легенды об их героях и, в особенности, о великом Хене-Хеке, трижды поднимавшем знамя восстания против ненавистных «пакеха» и долго державшем северный остров в страхе своими кровавыми набегами.

Теперь все это отошло в прошлое и жило только в воспоминаниях угасающего народа, смешанных с неугасающей враждой к поработителям.

В свою очередь, Охакуна, мой новый знакомый, засыпал меня вопросами о России.

Мы расстались друзьями, и я обещал студенту навестить его дома, в Охинемуту, живописном уголке, сохранившем черты туземной культуры, неподалеку от Роторуа.

Начало наших работ на новом месте не обещало ничего хорошего. Мы устроились в одном из маленьких отелей хорошенького курорта и недели две путались по этой удивительной области, похожей на дурно замазанную отдушину из утробы земли, сквозь трещины которой вырывалось на воздух ее содержимое.

Бесчисленные гейзеры, выбрасывающие целые облака пара и воды, горячие ключи, клокочущие там и здесь, по ноздреватой пемзе, всевозможные фумаролы, обдающие путника тяжелыми испарениями; и над всем — кратеры дымящихся вулканов — все это говорило о неустанной деятельности подземных сил, но все это было таким же, как год, как десять, как сто лет назад. Нигде не было и следа грандиозного процесса, в поисках которого мы пересекли земной шар и теперь блуждали по этим живописным местам.

Алексей Юлианович с каждым днем становился мрачнее. Он таскал с собою большие металлические баллоны, в которые набирал пробы воздуха в разных местах наших скитаний; затем, вернувшись в Роторуа, где устроена была небольшая походная лаборатория, возился с анализами, отыскивая решение загадки.

Однако, дело, видимо, не двигалось вперед, и он упорно отмалчивался на мои вопросы. Наконец, в исходе третьей недели он заявил, что решил обследовать местность к востоку от Роторуа, вплоть до моря.

Я в душе начинал подсмеиваться над нашей нелепой затеей, но не высказал своих сомнений, тем более, что экспедиция к восточному берегу давала мне возможность сделать обещанный визит к Охакуна.

Мы тронулись в путь на следующий же день, и пока Туровский возился со своими баллонами, я, воспользовавшись близостью поселка, где жил Охакуна, направился к нему. Встретили меня с радушием, которое могло бы показаться тягостным, если бы не было таким искренним. Отец, старик с благообразным морщинистым лицом, сохранившим еще следы татуировки, говорил довольно сносно по-английски и с необыкновенной любезностью, но и с достоинством потомка вождей предоставил свой дом в мое распоряжение.

Убогий это был дом, в сущности, скорее хижина, под плотной крышей из маисовой соломы с незатейливой резьбой по деревянному фронтону, с наивными архаическими фигурами идолов на коньке кровли и у концов стропил.

Над домом, обнесенным палисадом, качались густолиственные «тава», а сзади был разбит фруктовый сад, где с утра до вечера возились подростки, младшие члены семьи. Оттуда доносился смешанный аромат цветущих яблонь, персиков, померанцев и еще какие-то незнакомые запахи, от которых слегка кружилась голова.

В Охинемуту я пробыл всего сутки; а затем мы со студентом присоединились к Алексею Юлиановичу. Путешествие наше мы объяснили геологическими изысканиями, и маори этим удовлетворился, с удовольствием взял на себя роль проводника по всей округе от Тауранга до Восточного мыса, откуда открывался безбрежный горизонт Тихого океана.

Мы бродили по берегам тихих озер, среди холмов, поросших буйным кустарником и странными, невиданными мною деревьями, среди гейзеров и горячих ключей, где нередко видели семью маори, сморщенных старух и курчавых ребят, занятых варевом прямо в земле, в естественных очагах, выбивающихся кипятком из-под горячей пемзы. Дальше к морю мы попали в буковые рощи, леса кипарисов, эвкалиптов, высокоствольных каури, похожих на бесчисленные колонны неведомого храма, перемежающиеся с великолепными зарослями папоротника, среди которых вилась узкая шоссированная дорога с прячущимися в густой поросли телеграфными столбами.

И над всем этим благодатное весеннее солнце мягкой теплой ладонью гладило набухающую тучными соками землю.