Клод Фаррер - Мир приключений, 1926 № 07

— Нет, ее организм недостаточно крепок!

При выходе, как и у нас здесь, у ворот фабрики рабочих обыскивают. Обыскивающий сторож очень обрадовался, нащупав у Джемса за пазухой большой пакет.

— Ага! — воскликнул он. — Покажи-ка, что там у тебя!

— Мертвая кошка, — невозмутимо ответил Джемс, развертывая пакет.

Сторож в ужасе отскочил от него, и толпа разразилась дружным хохотом. Тут было над чем посмеяться, чорт возьми!

Однако с этого времени некоторые из рабочих стали следить за Джемсом. Вскоре по фабрике распространился еще более нелепый слух:

— Джемс — колдун.

Этот слух особенно охотно подхватили женщины. Весть о кошке пронеслась по всей фабрике и, переходя из уст в уста, принимала все более и более невероятные размеры.

Говорили, что Джемс питается кошками и копит деньги, другие утверждали, что он приготовляет из жареных кошек волшебные снадобья и, наконец, нашлась такая, которая сама видела ночью Джемса, взвившегося к облакам на дохлой кошке.

Однажды я зашел в галошное отделение… Вы можете посмотреть это отделение и на «Красном Треугольнике». Здесь оно состоит из целого ряда огромных помещений, где каждая из женщин армии труда делает свое отдельное дело.

В одном месте ручным — резным штампом из черных резиновых лент вырубаются переда, задники, подошвы, подкладки и стельки, в другом — стельки смачиваются бензином, в третьем — прорезинивается подкладочная ткань, в четвертом — работницы ловко накладывают на деревянные колодки сначала стельку и подкладку и, смазав их резиновым клеем (резиной, распущенной в бензине), натягивают поверх переда и задники, а в последнем — тем же клеем прикрепляют подошвы.

Оттуда я прошел, по делу, в красильню, где накладывают на уже готовые галоши краску. В этих отделениях всегда очень дурной, тяжелый воздух, пропитанный запахом бензина, резины, красок и разных химических деликатессов. Проходя оттуда в свое отделение, я был поражен необыкновенным для меня зрелищем.

Около вулканизационной печи стоял Джемс и занимался чрезвычайно странным делом. Перед ним был стакан с жидкостью для холодной вулканизации, в которую он, с необыкновенно серьезным видом, погружал живую мышь, держа ее за конец хвоста. Повидимому, мыши не очень нравилась хитрая операция. Она чихала, разевала рот и извивалась как угорь, положенный живьем на сковороду.

— Послушайте, Джемс, вы, кажется, собираетесь нарядить мышь в резиновый наряд? — спросил я.

— Слишком слабый организм и вообще к живым организмам холодная вулканизация, повидимому, не подходит. Если бы мне удалось вулканизировать ее, она была бы обеспечена от всяких наружных болезней и жила бы в десять раз дольше, — невозмутимо ответил он.

Спустя несколько дней на фабрике произошло большое несчастие. В отделении сухой вулканизации произошел страшный взрыв. Воздух тут весь наполнен бензиновыми парами. Достаточно малейшей искры, чтобы пустить на воздух все отделение.

Помните случай на «Треугольнике»? Какой-то идиот рабочий, вопреки здравому смыслу и строгому запрещению, вздумал закурить. Но не успел он чиркнуть спичкой, как раздался такой взрыв, что все огромное здание дрогнуло, как лист. И когда люди сбежались в отделение, они нашли лишь груды мусора, обвалившиеся стены и несколько десятков исковерканных трупов.

Так вот, то же самое случилось и тогда, в Америке. Кто был виновником взрыва, — так и не выяснилось, потому что он погиб вместе с другими, но нашлись люди, подозревавшие в этом козни Джемса. Только это вздор. Разумеется, Джемс погиб бы сам, если бы сделал это…

Всего около вулканизационной печи работает человека четыре. Так было и на этот раз, когда Джемс дал себя знать с проклятыми опытами.

В этот страшный день он был настроен необыкновенно нервно. Несколько раз он входил сам в печь и на губах его играла странная улыбка. Я заметил ее сразу и не могу сказать, чтобы она мне понравилась. Бессознательно, я то и дело посматривал на него, подходя к двери нашего отделения.

Когда он думал, что никто за ним не наблюдает, он как то ехидно потирал руки, улыбался и чуть не приплясывал.

Мне зачем то понадобилось в лакировочное отделение, куда поступали уже вулканизированные галоши для наводки последней красоты — лака. Сотни людей с кистями в руках наводили лак на все еще находящиеся на колодках галоши. Сделав свое дело, я вернулся на место и подошел к двери. К печи подъезжали одни за другими вагонетки, и Джемс громко распоряжался: где и какую ставить. Печь вмещала в себе тысячу пятьсот пар.

Поставив вагонетки, люди один за другим выходили из печи и расходились по местам. В этом не было ничего особенного. И не знаю почему, на этот раз все мое внимание было приковано к этой печи.

— Раз… два… три… — считал я выходивших.

Я уже досчитал до десяти, как вдруг Джемс повернулся в мою сторону. Он повернулся на мгновение, но и этого было достаточно, чтобы я заметил торжество на его лице и какой-то безумный блеск глаз.

— Двенадцать, тринадцать, четырнадцать…

Вдруг Джемс словно тигр подскочил к двери печи и быстро захлопнул ее.

— Пятнадцатый — мелькнуло у меня в уме.

Да, для меня не было сомнения, что 15-й остался запертым в печи.

Прежде, чем Джемс успел запереть дверь на ключ, я бросился к нему. — Пятнадцатый! Он там! — крикнул я.

Но Джемс с такой силой ударил меня, что я полетел на пол. Я слышал, как щелкнул ключ, как взвыл от бешеного удара один из рабочих при печке, как покатился кубарем другой, а сам Джемс бросился к выходному корридору.

Момент — и я бросился к нему под ноги. Он тяжело рухнул на пол, споткнувшись о меня, но в ту же секунду оправился. Но и я уже был на ногах. С рычанием, как звери, мы кинулись друг на друга и около раскаленной печи завязался отчаянный бой.

Двое рабочих, не понимая в чем дело и напуганные происшествием с тупым недоумением смотрели перед собой, не зная, что делать. А мы катались по полу, разрывая друг на друге одежду, царапались, пускали в ход зубы. Раза два он хватал меня за горло, но мне удавалось освободиться. Теперь я уже ясно видел прямо перед собой глаза, сверкающие безумием.