Николай Морозов - Мир приключений, 1926 № 06

— Она жива! — простонал Варецкий: зацепы спасли ее! Но кто-же включил ток, кто мог его включить, когда вот ключи у меня в кармане? Ну да, пусть тебя теперь спасет сам дьявол!

Он, побежав к мотору, осветил его тусклым светом фонаря. Три провода одними концами были присоединены к клемам мотора, а другие три сходились вместе и уходили сквозь пол чердака во вделанную туда фарфоровую трубочку.

Варецкий быстро отвинтил одну из клем и бросил провод в сторону. Внизу, как бы в ответ на это, раздался еще выстрел.

— Не тот провод! Зацепы держат! Она жива! Скорее, скорее! Своей стрельбою она созовет весь дом.

Не помня себя, он бросился к мотору и взялся щипцами за следующую клему.

Острая дрожь пробежала по его телу. Голова закинулась назад, руки дрогнули и беспомощно опустились. Варецкий, медленно содрагаясь и гримасничая, тихо упал на пыльный пол чердака. Луч фонарика освещал оскал улыбки, исказившей его лицо, и остекляневшие, широко раскрытые глаза. Руки были растопырены. Изредка еще по всему телу пробегала легкая дрожь. В правой руке он судорожно сжимал щипцы, а левая нога лежала на конце отвинченного им провода: он и не заметил, как наступил на него и, прикоснувшись рукою к положительной клеме, пропустил через себя ток.

Когда, после долгих усилий полиции и жильцам удалось проникнуть в лифт, висевший между тридцать третьим и тридцать вторым этажами, то, среди изрешетенных пулями его стенок, они нашли женщину в глубоком обмороке. Среди черных волос ее белою полосою пробегали седые пряди.

Но кто-же включил ток? Кто мог это сделать, когда две двери были заперты Варецким? Никто никогда не мог этого понять, и набожная Надежда Васильевна даже объясняла свое спасение небесным вмешательством. Ответить на этот неразрешимый вопрос могла-бы лишь крышка ящика с инструментами, которую Варецкий откинул на рукоятку рубильника. Так он сам спас свою жертву. Но ведь крышка не могла говорить.

Их было трое… Они сидели в лачуге, покинутой каким-то колонистом, возле Марангао, на бразильском побережье. Их было трое — скрывшихся от людей, исчезнувших изо всех портов мира, где в этот момент их усиленно разыскивали, — и каждый из них ничего не знал друг о друге.

Чтобы удобнее было разговаривать, они называли Друг друга «Биль», «Джим» и «Сам». Но это были вымышленные имена, которые они сами придумали. Ни один из них не знал настоящего имени двух остальных, не знал откуда они, из каких портов. И, соблюдая осторожность, какая в обычае под тропиками, остерегался спрашивать.

В этот день им повезло с совершенно невероятной находкой: на песчаную отмель, где они с некоторого времени, не имея на то полномочий от бразильских властей, занимались проверкой товаров, море выкинуло в это утро боченок с ромом. Находки — это такая вещь, что им следует неустанно воздавать хвалы. Они и воздавали хвалы — с самого утра, сидя вокруг хромоногой бочки, служившей им столом, и черпая большими чашками прямо из чудесного сосуда, который случай бросил им в руки.

Биль был толстый, широкоплечий, с лицом открытым и вместе с тем скотоподобным, чем-то напоминавшим какого-то китайского идола. Джим был верзила с ястребиным носом и толстыми губами, полупират, полудикарь, сухопарый, с крепкими мускулами, весь усеянный шрамами. Сам, меланхоличный и сгорбленный, отличался носом необычайной длины, расширявшимся на конце и весьма смахивавшим на бутылку; у него был вид человека, который привык ожидать всегда самого худшего, и не без должных к тому оснований.

Вдали, на голубых волнах Атлантики, сверкавших как расплавленная эмаль, подымались над водою белые паруса четырехмачтового судна. Двое матросов, смотря через лишенный двери просвет лачуги, следили за кораблем.

— Говорят, что это «Мэбль Джонс», — произнес Биль, указывая на судно своим толстым пальцем. А ты как думаешь, Сам?

Сам, сидевший спиной к морю, не спеша повернулся на своем ящике из под мыла и с глубоким вниманием принялся рассматривать судно. Затем, приняв прежнее положение, он медленно, взвешивая каждое слово, произнес:

— Я скажу, что это она, и скажу, что не она.

— Говорят, что это она, сказал Джим, проводя рукой по шершавому подбородку, — но возможно, что это и не совсем она. Неизвестно.

Наступило молчание и все трое сделали еще по изрядному глотку.

— А вот, если говорить насчет тайн моря… — произнес самый толстый…

— Тайны моря теперь нас не касаются, — пробурчал Сам.

— Если говорить насчет тайн моря, — повторил с несколько большим подчеркиванием Биль, — то с тех пор, как я начал работать у руля, я никогда и нигде не слыхал даже мало-мальски похожего на то, что видел собственными глазами на борту «Мэбль Джонс».

Двое других переглянулись и многозначительно подмигнули друг другу.

— Ну уж, извините! — запротестовал Биль, выпрямляясь и смотря в упор в обе пары насмешливых глаз. — это сущая правда!

— Ну, ясное дело! — сказал Джим. Валяй уж. Выкладывай свою историю…

И Биль, не скрывая удовольствия, какое ему дало это разрешение, начал так.

— Ну, — сказал он, — началось это таким образом: еще гавань Ла-Гуэйры не успела скрыться из наших глаз, как обнаружилось, что недостает одного человека из экипажа. Нашли его сундучек, белье, сумку, но сам матрос — скрылся! Исчез!.. Как это случилось? Тайна. Помнится мне, его звали… нет, забыл, как его звали…

Путь наш лежал на Рио. В первую же ночь, в открытом море, произошла странная вещь. У корабельного повара есть свинья. То есть, лучше сказать, — у него была свинья. Свинья эта была привязана за ногу к кольцу на палубе. Только что пробило вторые полчаса ночной склянки, как вдруг послышался визг. Я, как только услыхал визг, сказал: «Ага, это визг свиньи». И действительно, когда команда пришла на палубу, поварова свинья исчезла. Доказательство, что я был прав.

— Поразительно! — оскалился Джим.

Биль вызывающе посмотрел на приятеля и продолжал:

— Что-же произошло? Искали как есть везде: наверху, внизу, в кухне, в трюме, между палубами, на носу, перевернули всю кладь вверх дном; свиньи — столько же, как на моей ладони.