Николай Морозов - Мир приключений, 1926 № 06

— Съел ее кто-нибудь! — заметил Сам.

— Это сырую-то съел? — презрительно отпарировал Биль.

Как раз в этот самый момент Джима охватило такое желание захохотать, что он чуть не задохнулся. Он едва мог отдышаться. Сам в это время задумчиво качал головой.

— Наконец, продолжал Биль, — настала следующая ночь. Черно, как внутри кармана. Кончика носа перед лицом не видать. Я только что стал на свою вахту у руля, как вдруг — вижу перед собой что-то уму непостижимое. Спрашиваю себя: не сплюли я? Стою на ногах, как окаменелый, ну, прямо таки, застыл весь от страха, как навождение какое…

— Что же это ты увидел? — спросил Джим.

— Глаза, отвечал Биль. — Два глаза. Зеленые. Так вот и уставились на меня в темноте. Кровь застыла в жилах. Я не шевелюсь. И они тоже, стоят там и не шевелятся…

— Кто это — стоят и не шевелятся? Глаза? — сказал Джим, — снова подмаргивая.

— Глаза, — отвечал Биль. — Я не двигаюсь с места, и они не двигаются с места, я гляжу на них, а они на меня глядят. У меня по спине мурашки от страха и от холода. Я считаю, что стояли мы так часа полтора, а то и больше. Ну, и в конце концов, что же я сделал? Я пошел на все: хватаю планку и — швырк! Запускаю ее прямо в оба глаза, изо всех-то сил!

И в самый этот момент, как я поднял руку, глаза вдруг потухли, точно якорный буек, в котором вышло все масло, даже еще быстрее. Понятно: я промахнулся, не попал в них планкой. И тут вот и вышла ошибка…

— Как это, ошибка?

— Ну да, планка-то угодила в акурат в голову капитану. Капитан выходил из каюты. Я и посейчас слышу проклятье, какое он изрыгнул. Так начал чертыхаться, как я никогда за всю мою жизнь не слыхивал, а уж я ли не слыхал, как чертыхаются. И вот он приближается к штурвальной, все еще вроде как оглушенный, ноги слегка шатаются, и тут я начинаю соображать, что, пожалуй, на моем месте лучше всего бы перемахнуть через перила да и ухнуть за борт. Но я никуда не перемахнул, я не шевелюсь. Я жду.

— Кто это кидается? — сказал он.

Ну уж, ежели я вижу, что это он ко мне обращается, я говорю ему, что я ничего не знаю. Ну и тут я ему рассказываю о двух зеленых глазах, которые я видел рядом друг с другом, в темноте. Он опять давай ругаться, еще чище, и, наконец, сажает меня в карцер, на хлеб и на воду, на двое суток.

— Так тебе и надо! — с некоторой важностью произнес Сам.

Биль возмущенно окрысился:

— Почему это ты говоришь?

— Не знаю, — равнодушно и чистосердечно отвечал Сам.

— Ну, ладно, — продолжал Биль, — и вот, значит, сижу я в карцере, в грязной черной дыре под палубой, и размышляю о грехах наших. До этого дня я бы готов был не знаю чем поклясться, что видал таки, и много раз, крыс на кораблях; но на сей раз, сидя в этой дыре, я убедился, что никогда в жизни не видал крыс. То, что я видел до этого, это все были самое большее мышата, ребятенки мышиные.

На вторую ночь, как я сидел в тюрьме, крыс еще прибавилось. И не подумайте, что они появились, как вы, может быть, воображаете, поодиночке, друг за дружкой, как капли пота, когда потеешь, нет! Их было вокруг меня, пожалуй, штук шестьдесят, вроде как присяжные на суде вокруг стола, да, штук шестьдесят, и несколько штук у меня на коленях. И вдруг — фьют-т! — все исчезли. Как ветром сдунуло. И ни одна не вернулась, что бы взглянуть, что же со мной-то сталось.

Сначала мне показалось это сверхестественным. Потом я начинаю размышлять. Не выходит у меня из головы: — почему же это они так моментально провалились. И чем больше я думаю, тем больше говорю себе: нет, кто-нибудь да вошел тихонько сюда. И кажется мне, что моментами я слышу, будто какой-то человек прохаживается вдоль стенок, тихо, стараясь не делать шуму. Но в общем я не был уверен в этом, возможно, что это просто мне почудилось. Думал я, думал, да и заснул.

Когда я проснулся, кто-то лежал на моей груди…

— Кто это говорит? — сказал Джим, внезапно заинтересовавшись.

— Кто это говорит? Я. Я говорю, что кто-то сидел у меня на груди.

— Чепуха! — произнес Сам.

— Ну, нет, сударь мой, не «чепуха»: сидел на моей груди, и никаких чертей!

Я размышляю. Я говорю себе: открывать мне глаза или нет? Слушаю изо всей мочи, как только могу. И ничего не слышу, ничего, кроме дыхания кто лежит на мне. Вы понимаете мое состояние? Наконец, больше я не могу терпеть. Я приоткрываю один глаз, чуть-чуть, самую малость, и гляжу. Черно, как в печке. И я не различаю ничего, кроме двух глаз, опять тех самых двух глаз, которые я уже видел, когда стоял на вахте. Они светились в темноте, как два зеленых маяка, и смотрели на меня совсем близко, прямо в лицо, как будто издеваясь над моим испугом.

— Ну, и что же дальше? — спросил Джим. — Дальше?

— А дальше, — сказал Биль, — я заревел, как корова. Да, сударь мой, заревел. Держу пари, что корабли за 40 миль должны были услыхать меня и воображать, что это их зовут в рупор.

Как только я завопил, он соскользнул с моей груди. Глаза потухли, как искры в воде. И заметьте хорошенько вот что: чтобы слезть с меня, этот тип не встал, не спрыгнул, не скатился вниз с моего тела. Нет. Он просто исчез. И зарубите себе на носу, что ведь это — после истории с исчезнувшей свиньей, пропавшим матросом, зелеными глазами на юте. Я вспомнил все это и продолжал орать, сколько только у меня хватало мочи. Вся команда кубарем скатилась в мой карцер. Но, понятное дело, при первом же крике он исчез. Ясно, что они никого не нашли, кроме меня, и только лаялись в темноте, что не мешало бы мне разможжить башку.

Повели они меня к шкиперу и я рассказал ему всю историю с самого начала. Но вы знаете, что это за господа, эти командиры купеческих судов, — ведь беда какие умницы! Разве они верят чему-нибудь?

— Да, — сказал Сам. — Тем более, что во всем этом ни слова нет правды!

Биль, не удостоив ответом, продолжал:

— Шкипер приказал второму помощнику занести в журнал, что я сошел с ума, что я стал полным идиотом, но что натощак я не бываю опасен…

— Что-ж, я бы сказал: — шикарный был шкипер, — произнес Джим.

Биль еще раз сделал вид, что не слышит.

— Сидеть в карцере имеет кое-какие выгоды, — сказал он, — небольшие, но все таки кое-что… Вообразите себе, что в тот самый момент, когда меня выводили из карцера, раздался свисток, призывавший всю команду на мостик, для расследования.

— Кто это сделал? — заорал шкипер. — Говорите! И сию же минуту! Правду, чорт вас побери, или никому не поздоровится!..

Я думал, что он хочет разузнать, кто сидел на мне, когда я спал, но я тотчас же сообразил, что он тумашится совсем из-за другой штуки. Вся команда была тут, стояла, разинув рты. Начинало светать, еще не совсем рассвело, но можно было видеть, как люди глядели друг на дружку, ничего не понимая, что тут такое происходит. Наконец, один сказал: