Клод Фаррер - Мир приключений, 1926 № 02

Долго говорил я в этом духе, а затем оставил их под надзором нескольких вооруженных матросов.

На следующее утро их вожаки пришли ко мне с повинной. Они объявили, что сделали это не подумавши, а теперь очень сожалеют, и просили меня не сообщать ничего начальству.

Я обещал, но под условием, что они без всяких недоразумений запишутся у депутата, на что они сразу согласились, и, таким образом, этот случай окончился благополучно.

Вообще говоря, понять психологию дикаря — дело далеко не легкое; у них на все есть своя особенная точка зрения, резко отличающаяся от нашей. Примером этого может служить случай с моим механиком Джимми и его женой.

Молодая и красивая девушка, она была куплена им за годичные сбережения. Я присутствовал при этой покупке, или, другими словами, при их свадьбе. Отец «невесты» сидел, поджав ноги, под пальмой, около своего дома. Джимми выложил перед ним целую кучу всякого добра, начиная с иголок и кончая старым граммофоном с одной истертой и треснувшей пластинкой. Отец пересчитал все вещи, сравнил их число с рядом узлов на своей длинной веревке, и заявил, что все правильно согласно уговора, но все-таки попробовал выпросить еще две-три вещи. Получив отказ, он с неудовольствием кивнул головой, и Джимми повел свою молодую жену на шхуну.

Когда мы уходили, старик завел граммофон и, повидимому, продолжал заводить его всю ночь; по крайней мере, когда мы на рассвете готовились к отплытию, до нас продолжали доноситься дребезжащие звуки надтреснутой пластинки.

Джимми ценил свою жену очень высоко, и я считал это признаком глубокой и длительной любви. Но ошибочность моего мнения обнаружилась после одного случая, когда он ей спас жизнь.

Мы поставили шхуну в устье небольшой реки для починки, а так как погода обещала быть прекрасной, жена Джимми взяла лодку и поехала на взморье ловить рыбу. Вдруг налетел шквал, называемый туземцами «сердитый ветер», и нагнал огромную волну, превратившую море в бушующий бурун. Когда волна спала, мы увидели, что лодка выдержала шквал, но женщина потеряла весло и беспомощно крутилась по ту сторону линии прибоя.

Жители, вышедшие на берег, смотрели на пенящееся море и безнадежно покачивали головами. Они говорили, что нечего и думать ехать спасать ее, так как ни одна лодка не сможет пройти через прибой.

Но Джимми решил иначе. Достав маленькую лодку, он спустил ее на воду, прыгнул в нее в удобную минуту и несколькими удачными, ловкими ударами весла проскочил первую линию прибоя… Но дальше предстояли большие трудности. Долго все его усилия были направлены на то, чтобы удержаться на полосе воды, лежавшей между линиями прибоя. Его относило то вперед, то назад, но он с большим искусством лавировал, не спуская глаз с катящихся волн. Один раз показалось, что он ошибся. Видно было, что идет гигантская волна, большая, чем все остальные, грозя разрушением всему на своем пути. Вот она приблизилась и повисла над лодочкой, затем немного изогнулась, и на гребне показалась белая полоса пены: еще мгновение, — и она обрушилась с ужасающим грохотом.

Мы ждали, затаив дыхание, но оказалось, что лодка спокойно покачивалась на поверхности воды.

Джимми отплыл назад как раз, сколько нужно было, чтобы избежать удара; теперь же, когда волна, как он предвидел, образовала за собой спокойное пространство, он стремительно бросился вперед, достиг жены и через несколько минут возвратился вместе с нею.

Когда он вышел на берег, толпа туземцев и экипаж шхуны приветствовали его громкими криками. Он замечательный лодочник, — говорили они, — и притом очень храбрый! Немногие бы решились на это из-за простой женщины.

Но он не обращал на эти возгласы никакого внимания, так как все оно было поглощено женой. Он проклинал ее и бранил всевозможными словами. Когда же запас бранных слов был исчерпан, он сердито повернулся ко мне:

— Ведь если бы она утонула, я потерял бы все, что заплатил за нее, и у меня не осталось бы ни жены, ни вещей. Ее отец ни зачто не отдал бы мне ни граммофона, ни остального: он очень жадный человек!

Таким образом, Джимми смотрел на свою жену, как на капитал, и храбрость его была вызвана исключительно коммерческими соображениями.

По моим наблюдениям, жители Соломоновых островов, как и вообще дикари, очень суеверны и верят в колдовство. Ежедневно при заходе солнца они ставят по дорогам, ведущим к деревне, рогатки, чтобы испугать духов, так как духи разгуливают преимущественно по ночам. А были и такие места, куда ни один туземец не пойдет даже днем.

Одним из таких мест были «Острова духов» — десяток высоких скал, расположенных среди чудной, тихой лагуны. Жители считали, что здесь духи занимаются рыбной ловлей, так как у них такие же потребности, как и у людей, и что если кто-нибудь попробует ловить рыбу в их воде, то погибнет мучительной смертью.

Когда я поехал на эти острова, чтобы сфотографировать их, мне пришлось самому грести, так как никто не соглашался ехать со мной.

Впрочем был один «дух», которого они совершенно не боялись. Это — «спиртный дух». За спирт они готовы были делать, что угодно, и мне приходилось прятать свои запасы в особо сохранное место. Они пили все, что имело какую-нибудь остроту. Как то раз я попал на небольшой островок к северу от Велла-Лавелла и застал все население, мущин и женщин, после попойки, причем многие из них чувствовали себя очень плохо.

Я никак не мог понять, где они достали, чем напиться, так как торговцев на острове не было, а поехать куда-нибудь за запасами они не могли за отсутствием лодок.

Уже гораздо позже я узнал, в чем дело.

Один европеец-натуралист, занимавшийся на этом островке, как-то уехал на своем катере за провизией, оставив препараты и два боченка с денатурированным спиртом. Жители не выдержали искушения и выпили весь спирт, в котором сохранялись змеи, ящерицы и проч.

Между прочим, на Соломоновых островах я встретился с одной оригинальной личностью. Она принадлежала к племени Самоа, вышла замуж за европейца и овдовела. У нее было огромное состояние: несколько островов принадлежали ей целиком, и на этих островах обрабатывались тысячи десятин земли; наконец, для объезда своих владений она завела собственную яхту, обставленную с необычайной роскошью.

И все-таки в глубине души эта женщина оставалась дикаркой. Местные обычаи и суеверия были ей дороже, чем все блага цивилизации. Бывали времена, когда она сбрасывала с себя культурный облик и пускалась в дикие пляски со своим соотечественниками.