Айзек Азимов - На суше и на море [1969]

— Где Савва? — спросил стоявший на четвереньках Пал Палыч. Он не повернул головы и продолжал быстро и ловко орудовать костяными палочками.

Никодим не спросил ни о чем. Видимо, ему попалась заковыристая мочка.

Я принялся долго и подробно рассказывать о стрельбе, ожидании и наводнении. Они вроде слушали, но не понимали. Пришлось дважды повторить, что река взбунтовалась. Только тогда Никодим повернул голову к Пал Палычу:

— Еще по корню, между прочим, выцарапаем.

— Да. Вода, того гляди, пойдет по склону. Хоть выше и лежит ствол, но такого ливня он не сдержит.

— Сдержит. Полсотни лет, между прочим, держал.

— Не больно-то, — бубнил, не поднимая головы, Пал Палыч. — Чего мы выкопали, а уж три «спящих» корешка нашли.

Тут я обратил внимание на отдельно лежащую Лубянку с тремя корнями, у которых не было мочек. Иногда при неблагоприятных условиях женьшень не погибает, а словно впадает в состояние летаргии, или анабиоза. Корень не дает побега, не растет, но и не гниет. Он действительно словно дремлет в земле. Так может продолжаться не один год и даже десятилетие. Потом, будто вдруг, женьшень просыпается, оживает, почка на головке стебля дает побег, и растение продолжает жить как ни в чем не бывало.

— Наводнение! — повторил я.

Мне было непонятно, почему эта весть совсем не взволновала корневщиков. Но я ошибался.

Наконец Никодим выпрямился, потер поясницу, видимо занемевшую от долгого неподвижного и неудобного положения:

— Вот. Подвезло, да заколдобило. К завтраму здесь не земля — жижа, между прочим, будет. Напьются корни, поеные станут.

— Давай, давай, Никодим. Разговорился не ко времени.

— Подожди минутку, спина занемела. Пройди такой ливень на неделю раньше — и нашли бы плантацию, да ни корешка не взяли бы.

— Будет. Взяли же! И еще сколько! Килограмма два. Не меньше. А всего здесь десять будет. Не меньше. Первый сорт корешки, экстра!

— Может быть, и десять килограмм, между прочим, — сказал Никодим и снова опустился на локти.

Тогда разогнулся Пал Палыч, и на лице его было такое выражение, словно перед его взором маячила осуществленная мечта.

Ливень, пробиваясь сквозь кроны, грохотал по тенту.

— Что делать-то будем? — спросил я.

— Выкопаем корень — и в избушку. Переждем непогоду — и домой. Распрощаемся с кладом до будущего сезона. Вот тогда…

Пал Палыч не договорил, покосился на Никодима и принялся орудовать палочками.

Пасмурный, непогожий день гас быстро. Ливень трудился, как на поденщине, по заявлению Пал Палыча. Закончив выкопку, Пал Палыч и Никодим завернули Лубянки сначала в свои шинели — мою не взяли лишь потому, что она была слишком мокра, — потом в палатку.

— Лишь бы корни не испортить, — приговаривал Пал Палыч. — Напоим — пропадут наши труды ни за грош.

Тюк получился внушительный. Под веревку продели жердь и понесли его на плечах. К реке подошли в густых сумерках, казавшихся совсем непроглядными, потому что ливень не прекращался. Вода в реке поднялась и подступила к корме лодки, хотя я втащил ее от уреза метра на два выше. Пал Палыч снял брезент с мотора и еще раз укутал тюк с женьшенем. Потом приладил двигатель на корме.

— Напрасно, Паша. Попадет, может быть, плавучая коряжина под винт — разнесет.

— Новый купим! Нам теперь что! Нам теперь корешки беречь надо.

— Шинель мою наденьте, — предложил я. — Продрогли в рубахах под дождем.

— Сам берегись, доктор. Мы привычные — и моченые, и сушеные. Через полчаса в избушке у печки обогреемся, чайком побалуемся.

Противоположный берег, верх которого едва можно было различить на фоне темного обложного неба, выглядел каменным монолитом. Направо, вниз по течению, белой оторочкой прибрежной пены обозначился остров. Он выглядел небольшим пятном. Видимо, его сильно затопило.

Спустили лодку. Пал Палыч положил тюк на нос, залез сам. Потом велел забираться мне. Я сел на дно. Никодим впрыгнул последним. Течение подхватило нас. Мотор заработал с первого рывка дергачом. Никодим направил лодку наискось по течению.

Мы находились на середине реки, неподалеку от пенистой полосы, обозначившей остров, когда в днище что-то ударило. Послышался треск, и сук с силой уперся мне в бок. Не будь на мне шинели, сук вскрыл бы мне грудную клетку не хуже скальпеля.

Лодка остановилась на мгновение, и, хотя мотор работал на полную мощь, вывороченное дерево-плавун, протаранившее лодку, поволокло нас к острову.

— Понесло… — прокричал Никодим.

— Держись! — отозвался Пал Палыч. — На остров тащит. Цепляйся! Не то корни потопим!

На наше счастье, выворотень ткнулся в подножие старого кедра, стоявшего на подтопленном острове, и мы высадились. Пал Палыч первым делом упрятал в дупло тюк с корнями и велел мне снять шинель, чтобы завесить отверстие.

Ночью вода продолжала подниматься, затопила пятачок у корней кедра, на который мы высадились. Пришлось забраться на ветви, благо росли они невысоко.

Двое суток вели мы «ветвистый» образ жизни, голодали, пока Савва Петрович не связал небольшой плотик. Он спустил его с излучины на веревке, сплетенной из лыка, и мы по одному выбрались на берег.

Дождь не переставал, хотя и утих немного.

В избушке первым делом осмотрели корни. Они были сухи.

Вечером у Пал Палыча подскочила температура. Я простучал его грудную клетку, обнаружил тупость в средней доле правого легкого.

Мы с Никодимом отделались, кажется, лишь катаром верхних дыхательных путей.

В тот же вечер Пал Палычу стали давать по кусочку сырого корня женьшеня. Но я-то знал, что это не поможет. Раньше надо было. Может быть, у него достанет сил справиться с пневмонией. В его возрасте это весьма трудно.

Сегодня в пять часов тридцать пять минут Пал Палыч скончался.

Мы донесли его все-таки до районной больницы. Это было позавчера. Ударные дозы пенициллина, я уверен, сделали свое дело. Я попросил врача, чтобы он сделал необходимые анализы и установил, были ли убиты в легких пневмококки. Знаю наверняка: да. Но патологический процесс остановить не удалось. Он стал подобен поезду, который покинула бригада машинистов, — неуправляемым. Катастрофа в данном случае была неминуема.

Никодим и Савва Петрович начали было хлопотать, желая отвезти тело Пал Палыча в город. Но зная больничные порядки, я сказал им, что тело выдадут только родным и надо оформить соответствующие документы.

— Дети у него есть? — спросил я.

— А как же! Четверо сыновей и три дочери. Мы им отцовскую долю полностью выделим, вы не беспокойтесь. Всю сполна, со всех выкопанных корней. Тем более такое дело, — Савва Петрович сокрушенно покачал головой без единого седого волоса.