Джером Биксби - На суше и на море [1970]

Наступили минуты, которые я мысленно переживал уже много раз, минуты, которыми заканчивались многомесячные заботы, волнения, хлопоты, неприятные разговоры. Все осталось позади.

Каков будет результат? Усиленно билось сердце. Ведь еще никто до меня не слушал здесь короткие волны, еще никто не посылал их из Арктики.

Медленно поворачиваю ручки приемника, прохожу по диапазону, тщательно его прослушивая. Ура! Приемник работает отлично. Развеялись опасения, что эфир в Арктике особенный и короткие волны проходить не будут. Вот монотонной скороговоркой бубнят крупные станции. А вот легкая музыка из Голландии. Очень хорошо, но это не то, что мне надо. Нужно найти место, где, сгрудившись кучкой, сидят любители.

Есть ли еще такое, выражаясь модным ныне словечком, хобби, которое требовало бы столько терпения, усидчивости, времени, как радиолюбительство? Я сам заражен им уже несколько десятков лет и знаю многих подобных мне одержимых энтузиастов. Я знаю, как после рабочего дня, наспех пообедав, провожаемые неодобрительными взглядами жен и домочадцев, они, презрев все на свете, устремляются к своим самодельным передатчикам и приемникам. Они будут сидеть до глубокой ночи и слушать, звать и опять слушать с твердым убеждением, что такие же одержимые сидят во всех уголках земного шара. Место встречи их — мировой эфир. Особый спрос на отдаленные страны, на экзотику. Ведь подумать только, как это здорово, сидя дома, зацепить Огненную Землю, Тасманию или какой-нибудь коралловый островок Полинезии!

Первая полярная коротковолновая радиостанция, несомненно, должна была стать объектом яростной охоты для радиолюбителей. Позывные станции пришлось изобретать самому. Пользоваться официальным позывным Маточкина Шара не представлялось возможным, так как коротковолновая установка опытная и нигде не была зарегистрирована. Решил для позывного взять буквы «ПГО», что означало «Полярная Геофизическая Обсерватория».

И я упорно шарю в эфире, отстукиваю на ключе:

«CQ CQ CQ de PGO QBK?K» — «Всем, всем, всем. Я — ПГО. Кто меня слышит? Отвечайте!» И опять; «CQ CQ…»

Все действовало отлично. Работу других станций я слышал, следовательно, кто-то где-то должен же услышать меня. И вот наконец после очередного вызова я услышал свой позывной — меня кто-то звал. Слышимость была отчаянно слабой, но ошибки не могло быть: звали ПГО!

От радости я так разволновался, что принял только половину позывного. По этому огрызку можно было лишь понять, что это советский радиолюбитель. Но сколько я ни звал его теми двумя буквами, которые удалось принять, он больше не ответил. Экая досада!

Первый блин получился комом. Что же делать?

Тогда я послал в редакцию радиожурнала депешу, в которой изложил все обстоятельства и просил помочь выяснить, кто же был моим первым корреспондентом. Через неделю пришел ответ. Редакция установила, что моим собеседником был бакинский радиолюбитель. Новая Земля — Баку! Ну что ж, несмотря на осложнение, это было воодушевляющим началом.

По вечерам я «пропадал» в эфире, и вскоре появилась куча знакомых во всех странах Европы. Любителям интересно было работать с самой северной станцией, и спрос на ПГО возрастал.

Через полгода с острова Диксон пришла просьба послушать только что собранный ими самодельный передатчик мощностью всего лишь десять ватт. Нашего полку прибыло!

В назначенное время связь с Диксоном состоялась с отличным результатом. Я горячо поздравил коллег. Мы долго беседовали и восхищались своими молниеносными ответами. Теперь ни тут ни там не требовалось запускать огромные двигатели. Пуск станции занимал секунды. Были довольны мы, радисты, но в большей степени механики. Теперь мы обходились без них.

Регулярная радиосвязь с Диксоном на коротких волнах представляла особый интерес, и, хотя это и не входило в наши служебные обязанности, мы точно соблюдали нами же установленные сроки. За долгомесячную полярную ночь по нескольку раз я устанавливал связь с большинством советских радиолюбителей и со многими коротковолновиками Европы.

Сейчас, спустя много лет, я вспоминаю до мелочей одну особенно счастливую ночь, когда мне удалось связаться с несколькими своими корреспондентами. После долгих часов, проведенных в накуренной радиорубке, я вышел наружу подышать морозным воздухом. Тихая лунная ночь была прекрасна. Передо мной открывался чудесный вид на берег, полого спускающийся к проливу, забитому торосами. Над всей округой мерцали радужные иглы северного сияния. Все это походило больше на декорации какой-то героической оперы, нежели на всамделишную природу.

Я глядел вокруг и думал. В эти сияющие дали ушли мои радиоволны. Вероятно, московский коротковолновик, с которым я только что разговаривал, звонит моей матери по телефону и передает мой привет. Радиолюбитель в Париже долго допытывался, лежит ли у нас снег, холодно ли и чем мы вообще занимаемся. Сейчас, видимо, собрана вся семья парижанина и выслушивает его взволнованное сообщение о том, что он только что разговаривал чуть ли не с Северным полюсом. Хорошо, что я не несу ответственность за достоверность всего того, что рассказывалось экспансивным парижанином.

Все проведенные связи я подробно записывал в тетрадь для Нижегородской радиолаборатории. Материал об условиях прохождения коротких радиоволн в Арктике накапливался. Время от времени я посылал донесения в Архангельск и в Нижний.

Наступила весна. Мои донесения об установленных дальних связях, которые я посылал начальству, оставались пока без ответа. Правда, я и не ожидал особой признательности и восторгов. В памяти еще жило то настороженное отношение к моей затее. Но по-видимому, мои донесения кем-то читались, где-то обсуждались. Нашлись инициативные люди — жаль, я не знаю их фамилий, — которые соорудили самодельный коротковолновый передатчик и в один поистине прекрасный день обратились ко мне с просьбой прослушать работу новой станции в Архангельске и установить с ней связь. Эта радиограмма была для меня лучшей наградой!

Архангельская радиостанция стала моим вторым постоянным корреспондентом, и с тех пор вся служебная переписка шла непосредственно в Архангельск, минуя излишнюю переработку на промежуточной станции Югорский Шар. Значительно ускорилось прохождение корреспонденции, повысилась экономия горючего у нас и на Югорском Шаре. Это были первые ощутимые результаты применения новейшей по тому времени техники.

Так поздней осенью 1927 года впервые в Арктике родились короткие волны.

Что ни говорите, а отрадно быть первым!

Об авторе

Кренкель Эрнст Теодорович, Герой Советского Союза, доктор географических наук, директор научно-исследовательского института гидрометеоприборостроения. Родился в 1903 году в Юрьеве (ныне Тарту), участник многих полярных воздушных и морских экспедиций и зимовок, в том числе и первой дрейфующей станции «Северный полюс-1» в 1937–1938 годах. Автор ряда журнальных очерков и статей об Арктике, очерков в сборнике «Поход «Челюскина»», книги «Четыре товарища». В альманахе выступает впервые. Работает над книгой о своих странствиях по Арктике и Антарктике.