Джеральд Даррелл - На суше и на море [1972]

Этот поход странен тем, что заблудиться невозможно. Как бы ни петляла береговая полоса, справа всегда Ледовитый океан. А это значит, сколько бы ты ни шел, всегда куда-нибудь придешь, где есть люди.

В любом походе самые трудные дни — первые. Надо, чтобы плечи притерлись к рюкзаку, чтобы спина привыкла к его тяжести, чтобы ноги и твоя обувь привыкли к той земле, по которой идешь, надо, чтобы выработалась постоянная, зависящая от рюкзака походка и скорость движения, которая связана с работой, выполняемой в пути.

Рюкзаки у нас тяжелы сверх всяких норм. Потом, когда кончится хлеб и первые консервы (их мало, но это груз), станет чуть легче, а сейчас, когда скатываешься вниз по снежному склону береговой террасы, очень трудно встать: рюкзак тянет назад. Самостоятельно надеть его невозможно, мы помогаем друг другу. На груди в качестве противовеса каждый располагает что-нибудь основательное. У меня — палатка и карабин. У Виталия — ружье и лодка. А у К. — спальники и весла.

Все мышцы от непривычки первые дни ноют. Болят руки, ноги, ягодицы.

Конец июля, идет снег.

Часто над нами низко проносятся самолеты и вертолеты. Однажды утром к избушке охотника Энчинэ, где мы ночевали, подошел трактор. Тракторист, двое чукчей-проводников и заместитель председателя колхоза «Пионер» Петр Вакуленко, мой давнишний приятель. Оказалось, они ищут двоих чукчей — пастухов из бригады товарного стада. Они потерялись в пургу. Вот почему так низко летают самолеты: они ищут людей.

После завтрака трактор ушел в глубь тундры, а мы продолжали свой путь.

Дичи пока мало. В разводьях между льдинами резвятся утки-морянки. Я снял из карабина одну, К. — из дробовика вторую. Обед готов.

— Что касается походов, то мне очень нравятся привалы, — делаю оптимистическое заявление Гольцеву.

Виталий устал. Он очень долго петлял на лодке между льдин и, судя по глазам, отчаянно хочет есть.

Все время встречаем медвежьи следы. Следы ведут во льды океана — это белый мишка, умка. Очень хочется его сфотографировать. Кинокамера у Виталия всегда наготове…

Однажды вечером встречаем человека.

Неописуемая радость, когда на пустынном берегу встречаешь вдруг человека. Он чукча, идет в товарное стадо.

Пастух довольно сносно говорит по-русски. Он сообщает, что до Куэквуня — самой большой реки, которая будет на нашем пути, — тридцать пять километров.

Мы прощаемся и решаем идти еще час, а потом сделать привал.

…Ребята ставят палатку, а я разжигаю костер. Должность ответственного за огонь лежит на мне. Ребята дрожат, от холода зуб на зуб не попадает.

Суп пьем кружками. На четвертое — чай в неограниченном количестве и по два кусочка сахару. Потом табак — в достатке.

Ложимся спать в середине ночи. Виталий привязывает свечку к веслу, которая заменяет стойку в палатке, не очень грязным носовым платком. Стало хорошо.

Виталий делает записи в дневнике. Я тоже.

Разжигаю нодью из одного бревна, и мы расходимся по квартирам. К. в персональный спальный мешок, мы с Виталием в коммунальный. У нас двуспальный — один на двоих.

Из дневника Виталия Гольцева:

« Покинули ярангу Топыто. Старик добрый и тихий. По сведениям Топыто и Тнталина, моржи тут бывают в редкие годы. В прошлом году на берег не выходили. Нерпы тоже мало. Их сосед Коптыле добыл немногим более сорока и ходит в передовых. Гренландские киты наблюдались в сентябре прошлого года. Вообще они встречаются редко. О серых ничего сказать не могут.

Море по-прежнему забито льдами. Идем по косе. Тяжело. За три часа, как покинули ярангу старика, форсировали одиннадцать ручьев. Хочется пить, но воду пить нельзя. Ребята знают об этом и крепятся. Зато на привалах выпиваем по ведру чаю. Официальный отдых — десять минут после часа ходьбы — позорно удлиняется до двадцати, а то и больше. Кормежка нормальная, по паре уток в день выходит. Ребятишки порядком сдохли ».

Утром никто не желает выглядывать из палатки первым, потому что все видно и так — тундра и побережье покрыты снегом. Решили спать дальше…

По крыше палатки стучит дождь. Он уничтожит утренний снег. Дует сильный ветер. Бревно за ночь почти все сгорело, но угли сохранились, костер разжигается быстро.

Дождь, туман, сильный норд. Идти нельзя, потому что вымокнешь через полчаса, а сушиться негде. Решаем переждать, пока не стихнет. На берегу не видно ничего живого. НЗ нельзя трогать — мало ли впереди будет таких же дней. Раз нет дичи, перейдем на строгий режим. Завтрак (он же обед): по одному сухарю, по три куска сахару, по две кружки чаю и немного масла. Ужин: по сухарю, по кружке чаю, по пять долек шоколаду, по одной конфете «дюшес».

Мы делаем зарядку, массаж. Мышцы по-прежнему болят. Пока что главная ценность похода в том, что мы вышли из прокуренных кабинетов. Чувствуется резкое обновление организма.

Сидим в палатке при свече. Иногда раздается безответственный голос К.:

— Я бы сейчас и молочную кашку съел.

Я пытаюсь доказать Виталию бесполезность сахара, даже его вред, и совсем уж нелогично прошу выдавать его поболее. Ыо он неумолим. Он ответственный за продукты, и ему положено быть скаредным.

Разговоры дальше о том, что бы мы стали делать с убитым медведем (сколько бы мяса съели, а сколько бы взяли). Чтобы отвлечь нас от этих разлагающих разговоров, Виталий рассказывает о минувшем отпуске и о чайхане «Узбекистан». Я тоже хочу в чайхану. Хочу есть плов и пить зеленый чай.

Мы всего в семидесяти километрах от исходной точки, а нам уже не везет. Ну что ж, это неплохо. Говорят, есть примета — если плохой старт, будет хорошим финиш. В любом случае главное — не терять оптимизма. Завтра мы все-таки дойдем до Куэквуня. Хочется нам этого или нет.

В походе теряются только нужные вещи, потому что ненужных у тебя нет. Потерял перчатку К. Запасной нет. Сжег на костре хорошую портянку. Пришлось разорвать одну рубаху. Выходит, портянку нашел, но потерял рубаху. Система «тришкин кафтан», оказывается, очень живуча. Гольцев сжег чижи — меховые носки. Но зато щедрая волна набросала на берег много нужных в нашем походном хозяйстве вещей.

…В бинокль видим две избушки. Идем хорошо. Через несколько часов нас встречает свора собак. Избушки стоят на берегу Куэквуня. Сверяемся с картой. Отлично, значит, в среднем мы делаем по тридцать километров в день, как и было запланировано. Вернее, не в день, а за ночь. Мы идем ночью, потому что ночью холоднее. Днем, когда солнце, в палатке очень тепло, и спится хорошо. А ходить лучше в холод.

Видимость одинаковая и днем и ночью — круглосуточный полярный день в этих краях захватит еще и часть августа.

…Хозяин избушки чукча Таеургин. Ему пятьдесят два года. Когда-то в этих местах был колхоз имени Куйбышева. С сорок третьего года по сорок седьмой Таеургин был его председателем. Усадьба была на Пильхинской косе. Сейчас тут ничего нет. И от всего колхоза остался только его первый председатель. Таеургин отсюда не уходит: это его родные места. Ушли люди в другой колхоз, свезли дома, стало тихо. Но каждую весну и осень выходит Таеургин к местам своей былой юности, в места своей трудной работы. Он не может покинуть эти края. Колхоз оставил ему два домика, иногда приезжает трактор и доставляет запасы угля на зимовку, продукты, и снова Таеургин остается наедине с океаном, с воспоминаниями.