Джеральд Даррелл - На суше и на море [1972]

— Так поедешь? — спрашивает он.

— Поеду, поеду, — беспечно соглашается смуглянка.

— Запомни свои слова, — произносит Власин совершенно трезвым голосом и хмуро смотрит в черные глаза женщины. — И по фамилии перестань называть, имя-то знаешь?

— Имя-то знаю. Только так-то удобнее: Власин и Власин.

Она не задумывалась, почему удобнее, а он догадывался: из-за возраста, сверстника звала бы по имени. Невидимая преграда между ними. Но Власин не отступает, ждет, что она еще скажет. А она смеется, потом умолкает, поеживаясь под его взглядом. Испуганно спрашивает:

— А что я там буду делать?

— Женкой будешь.

— Женкой? — Она хохочет. — Женой, значит.

Он хватает ее за руку, и крепкий кулачок тонет в его ладони.

— Ой, больно. Отпусти, чертушка. — Она изо всех сил толкает его в плечо, но Власин только покачнулся, по-прежнему пристально глядя ей в лицо.

Все, что сейчас происходило, имело свой смысл и значение. Это не пустой разговор ради смеха и веселья. Он чувствовал, как ворочается ее кулачок, маленький и беспомощный, не в силах вырваться. И В ласина до дрожи пронизывает чудное, ранее неведомое чувство нежности. Он разжимает пальцы, и кулачок срывается с ладони, словно тундровая пуночка.

— Ты, Власин, и вовсе окосел, говоришь такое…

На другой день Власина разбудил конторщик из управления хатангского рыбкоопа, с которым у Власина договор на поставку пушнины. Рыбкооп его и авансирует, снабжая продуктами, доставляет самолетом к месту промысла.

— Собирайся! — тормошит конторщик. — Через час самолет.

Хозяек в комнатушке не было. Рано утром они, видимо, убежали в прачечную. Босиком прошел Власин по холодному полу к умывальнику. Бросил в лицо горсть воды. Серые мыльные капли разлетелись из переполненного таза. Схватил валенок, пошарил ногой под кроватью в поисках портянок, не нашел и тут только вспомнил вчерашний вечер…

Надел только шерстяные носки, натянул валенки. Чересчур свободно, как бы не натереть пятку. Поискал ключ, чтобы запереть комнатушку, и вдруг натолкнулся взглядом на сдачу, которую принесла с полсотни Варька. Несколько бумажек и мелочь лежали на середине стола. Эта честность поразила Власина, не только всколыхнула в памяти все вчерашние разговоры, но и возвратила чувства, которые томили душу. Он замешкался, и конторщик заторопил:

— Скорее, скорее, Лешка. Самолет деньги стоит.

Они вышли на улицу. Холодный ветер со снегом мчался навстречу, взмывая песок. С каждым днем холодает все больше и больше. Нужно спешить к месту зимовки, там, поди, и вовсе все укрыто снегом.

В болтающихся на ногах валенках Власин еле поспевает за конторщиком:

— Погоди, все продукты, которые я заказывал, приготовили?

— Все, все, — нетерпеливо отвечает конторщик.

— Мне вдвое больше надо.

— Что-о?

— Женюсь я, вдвоем едем.

— Женишься? А сам у Варьки ночуешь. Брось голову морочить.

— На ней и женюсь! — резко оборвал Власин. — Вылетаю завтра. Запас продуктов удвой. Сколько за самолет причитается, весной вычтешь.

Конторщик в отчаянии схватился за голову. Но Власин о нем уже забыл. Он зашагал к местной больнице. В почерневшем от времени флигельке — прачечная.

Власин рванул дверь, и на него из темноты пахнуло сыростью и мылом. Однако это еще не сама прачечная, а только передняя. Дальше видна другая дверь: обшарпанная, с клочьями парусины и дерматина между узенькими планочками. За этой дверью в клубах пара, в сыром шару работает несколько полуодетых женщин.

— Женишок явился! — раздался насмешливый возглас.

И понял Власин: был о нем разговор. Варька в красном платье стояла над стиральной машиной, с тревогой смотря на него. Он сказал:

— Ты вот что, собирайся. Сходи возьми расчет.

Прижав к груди кулачки и опираясь на них подбородком, словно защищаясь от его слов, Варька не двигалась с места.

— Эй, мужик, сколько тебе лет?

Он повернулся на голос. Толстая, грудастая баба тыльной стороной ладони убирала с лица волосы.

— Сорок два, — резко бросил Власин.

— А ей двадцать четыре, думал про это?

— Не твоя забота. Циферки только местами поменялись, — Власин шагнул к Варьке, взял за руку и повел к двери. Сорвал с вешалки пальто и накинул на нее, безвольную, оторопевшую, покоренную его напористостью.

Бабы в прачечной молча наблюдали за ними. Пропала у них охота скалить зубы. Толстая угрюмо предупредила:

— Не забижай ее там. Безответная она. Если что — лучше в Хатанге не показывайся.

Когда вышли из прачечной, Власин глубоко вздохнул:

— У нас на мысу воздух морозный, чистый. Тебе хорошо будет. Парноты этой, духоты нисколько нет. А для человека первое дело вольный воздух. С продуктами у нас порядок. Мне Жарков и Ларин за собак должны рыбки запасти…

Он говорил и говорил. Кто знает, слушала ли она, но шла следом и ни в чем не перечила.

В первую ночь на новом месте Варька почти не спала. Не успел самолет оторваться от земли, обдав тучами брызг и ветром, она подумала, что совершила большую ошибку. С одной стороны плескалось безбрежное море — холодное, черное, суровое, с другой раскинулись желто-рыжие холмы тундры. У склона одного из них прилепился маленький домик, а невдалеке сарайчик из потемневших досок.

Самолет скрылся за горизонтом, и на Варьку сразу же навалилась глухая тишина. В какой-то миг показалось, что упала в глубокий колодец: сыро, тихо и сумеречно. Но потом стала различать плеск волн, посвист ветра.

Власин торопливо шел к ней. Он уже отнес к домику первый мешок и теперь возвращался за вторым. Варька смотрела на него и думала, что находится во власти этого человека. С ним предстоит прожить здесь не менее полугода, пока не появятся весной гидрографы и по морю не пойдут корабли. Она еще не знала, что корабли проводят далеко и видно будет в лучшем случае только верхушки мачт.

Настороженно следя за Власиным, гадала, как он поведет себя. Здесь не спрячешься, не убежишь к подруге, никому не пожалуешься…

Он шел, словно катился. В походке что-то сторожкое, звериное, могучее. Вспомнилось, как тщетно пыталась вырвать из его лапищ кулачок… Стало зябко.

Опустила Варька голову, боясь взглянуть ему в глаза и выдать свой страх. Валенки у него большие, но не растоптанные. Власин больше ездил на нартах. Теперь придется ходить пешком. Еще в Хатанге он сказал:

— Собак насовсем оставлю у Жаркова и Ларина. С ними много заботы. Только корму — три тонны. А у меня по берегу через каждые двадцать пять километров избушка. За день от избушки к избушке пройду. Четыре дня в одну сторону, четыре в другую… Каждые восемь дней будем встречаться.

— Портянки продал, замерзнешь, — заметила она робко.

— На кой ляд песцовые портянки, ежели я ходить буду, а не ездить.