Зоя Туманова - Веточка из каменного сада (сборник)

Таща по очереди тяжелое ведро, они время от времени принимались хохотать, вспоминая, как кричала тетка Букатина Артему: «Чтоб тебе глаза повылазили! Руки из тебя повыдергаю, если обжулил!»

Мальчишка проводил Тараса Федоровича до самого дома и был приглашен «зайти недели через две, посмотреть, какой онакрасавицей обернется».

Вот он и зашел.

…Кольчугу Тарас Федорович две недели держал в керосине, в корыте. Проконсультировался у специалистов — сказали, что железная эта рубаха с богатырского плеча — работы местных мастеров; век, примерно, шестнадцатый. Дивились, ахали, завидовали удаче.

И вот теперь взирал на нее широко раскрытыми глазами мальчик, Артем Крохмалев. Вопрос последовал неизбежно:

— Дядя, а зачем вам это?

Непонятное — следует уподоблять понятному.

— Ты марки собираешь?

Конопатый носик сморщился пренебрежительно.

— Пробовал — неинтересно. Это раньше собирали. Искали, менялись, с конвертов отклеивали. А теперь не собирательство, а покупательство. Дадут родители денег, идешь и берешь серию или блок. Прямо в магазине.

— Согласен, — закивал Тарас Федорович, — хотя не так все просто, настоящий филателист все же собирает, а не покупает, ну, вот и я собираю, только не марки, а предметы старины — все, во что вложено уменье рук, что копилось в сокровищнице мастерства из века в век…

— А зачем? Для чего хранить все это?

— Да ты присмотрись, ну, хоть к нашей кольчуге! Дотронься, ощути тяжесть и холод металла — в нем реальность сказок, легенд, древних книг! Разве нет у тебя чувства свидания с прошлым? А ведь оно не чужое — прошлое народов, живших до нас! Глубоки корни культуры.

Тарас Федорович мысленно одернул себя — возраст собеседника подзабылся в увлечении. Стал говорить проще, показывать больше. Сердоликовые печатки-акики с надписями паутинной арабской вязью. Чеканные, гордо подбоченившиеся кувшины…

— И где это вы достаете — такое старинное? Его ж нигде нет…

— Ох, милый! — с чувством воскликнул Тарас Федорович. — Знакомы ли тебе упорство, азарт поиска? Чердаки — пыльные королевства пауков и мышей? Сырость и сумрак подвалов? И где-то ждет тебя дырявая корзина или чемодан с оторванной крышкой! Или прабабкин сундук! А там — нечто, увернутое в тряпицу, уцелевшее от хищных зубов времени?

Увидев, что мальчуган проникся и смотрит завороженно, Тарас Федорович не спеша повел его к картинам.

— Фотография, друг мой, лишь каталог черт лица. А портрет, живописный — это отражение души. Не черты лица, а мысль, страсть человека постигал мастер и дарил ему бессмертие…

Вот в этот момент и раздался бесцеремонный, всепроникающий стук, и голос Гликерии свел обоих на грешную землю:

— Сосед, а, сосед, не забыли, какой день сегодня?

Тарас Федорович забыл — и смутился, вспомнив. Сказал озабоченно:

— Извини, дружок, зовут дела, во дворе нынче весенний субботник; высадка цветов… Зван и я.

— Будете копать? — вытаращился Артем.

— Нет, не копать, но без меня не обойдется.

— Можно, я с вами?

О многом думал в тот день Артем Крохмалев, шагая по улице. Руки в карманы, плечи вздернуты, крапчатый нос сморщен улыбкой.

Вот как, оказывается, можно…

В старом дворе было — у каждого свой палисадник, а там, за оградой, и курятник, и бочка для душа, и укропчик растет к столу… Переехали в новый микрорайон. Дома многоэтажные, простор. Ну, и что? Нижние жильцы, торопясь, уже огораживают участки под окнами штакетником, обрезками жести, проволокой. Сажают деревья, рыхлят землю — каждый по себе, по своей нужде и соображеньям… Вразнобой. Здесь было совсем не так. Ходил, распоряжался чудной этот старик. В старый пень, выдолбленный, насыпали земли, тут, говорят, настурции посадим. Натащили булыжников, уложили повольнее, как в природе, устроили альпийскую горку. И еще придумана беседка, будут колыхаться на ветру ее висячие стены из хмеля, плюща, синецветной красавицы-ипомеи…

И для ребят место оставили, для беготни. А у них в квартале, между корпусов, была асфальтовая площадка — и сразу, откуда ни возьмись, повырастали, как грибы, гаражи-гаражики. «А вы, ребята, играйте в песочнице!» — что им тут, детский сад? Как-то собрались, устроили в подъезде маленький шум, сразу дворник примчался, заорал, будто небо валится: «Не дурите!» Как же без дуренья обойтись, если делом заняться негде? Вот и пошли в ход ножики: перила исцарапаны, в лифте такое понаписали — волосы дыбом встают!

А тут все иначе. Как дружно работали! И взрослые, и ребята, даже с другой стороны улицы. Все слушались эту… Гликерию, вкалывали — будь здоров!

Ну, и он не отстал.

Артем сощурился от удовольствия, вспомнив, как с хрустом врезалась лопата в сырую землю, прошитую корешками трав. Как трепыхался в синеве голубь, белый, белый, словно листок бумаги. Как раскачивала ива гибкие прутья, усаженные почками-пчелками, желто-пушистыми, пахучими…

Все было хорошо, кроме одного вредного знакомства.

Девчонку Артем заприметил сразу — худая, словно из жердочек сколоченная, всех длинней, всех писклявей. Без конца к нему приставала, кто он такой — родня Тарасу Федоровичу, или так просто, тимуровец прикрепленный. Фыркала: «Нам не нашего района не надо!» Командовала, где копать. А потом и говорит:

— Ты чего такой жадный?

— Чего это я жадный? — завелся Артем, не ожидая подвоха.

— Конопушки со всего класса себе забрал!

И залилась пронзительно. Все они хохотали, пока он искал достойный ответ.

Нашел-таки, «Чапля болотная!» — крикнул дрожащим голосом и так наподдал лопатой, что земля фонтаном брызнула.

…А сейчас зло почему-то прошло. И весело было на душе, и не хотелось домой, туда, где ребята все уже вроде знакомые, а еще не друзья, где командует этот, Длинный, со своими глазами-дырками и пакостными руками, которые так и тянутся дать ничего не подозревающему человеку шелобан, ущипнуть, дернуть…

Вздохнул, посопел носом. Решил, что если уж очень будет туго, придет сюда еще. И Гликерия Львовна просила — старику трудно одному с коллекцией справляться. Надо ж пыль вытирать, то, се…

Профессор приступил сразу к главному — без предисловий.

— О себе можете не рассказывать, догадываюсь и так: медалисты, пятерка по профилирующему предмету, давний интерес к археологии — и так далее. Я, как предполагается, последняя инстанция, наша беседа тот волосяной мост, по которому надо, не оступившись, перейти в состав студентов… Однако дело вовсе не во мне. И не надо вам было входить так, словно у вас путы на ногах, и не стоило усаживаться на самый краешек стула, сжимая в кулаке трепещущую душу… Мы просто поговорим. Моя задача — заставить вас подумать! Каждый, после бессонной ночи, придет и честно скажет: «Остаюсь!..» Или: «Забираю документы». Все захотите остаться — останетесь. Все уйдете — мир широк!