Александр Кириченко - Давным-давно

Теплая тишина, вековой покой - таким запомнилось мне это лето.

Отпуск после безумной оглушающей гонки года… Я устал от шума и бежал от звуков. Все к этому времени стало раздражать меня: музыка, тихая беседа, даже смех… Все - шум, беспокоящий до боли.

И я с утра уходил за город, в каменистую, клубящуюся жаром степь, к морю.

Колыхались в мареве серые обломки - стены древнего города. Я шел к ним неспешно, растягивая наслаждение одиночеством. Сухая трава безжизненно крошилась под ногами. И всегда удивляло меня, что при каждом шаге по этой мертвой траве из-под ног веером разлетались насекомые. Брызги всякой мелочи. Кузнечики распахивали розовые и голубые крылья. Тяжело прыгали длинные богомолы и акриды.

Горячий воздух поднимался от иссохшей земли. Через пролом в полуразрушенной стене тропинка втягивалась в древний город и растворялась в раскопанных археологами улицах.

Я сворачивал мимо единственного дерева в узкую улочку, которая ровно протянулась меж обвалившихся стен из нетесаного камня, к распахнутой голубизне моря. Камни города иногда обволакивали меня обжигающим теплом, ко прохладное веяние моря здесь, вблизи от берега, тут же уносило в степь это горячее дыхание.

На доисторическом причале можно было уютно загорать, и кое-кто добирался сюда, хотя прямо в центре нашего курортного города был отличный пляж.

У меня - свое заветное местечко. Чуть в стороне от древней пристани берег обрывался, круто уходя в воду. Нужно было спуститься несколько метров по этой почти отвесной стене, чтобы попасть на крохотный мысок - плоский выступ, каменным языком вдававшийся в море. Под воду он скатывался полого, и только крупные волны обдавали его блесткими дугами брызг.

Я спускался быстро, не боясь и не раздумывая, - каждый выступ, каждую трещину на обрыве я изучил еще со школьных лет. На камне я обычно бывал один. Нередко над обрывом в солнечном ореоле маячили фигурки пляжников. Они переминались от зависти, кружили надо мной в поисках спуска и разочарованно уходили, так и не поняв, как я попал на камень.

Иногда попадались смельчаки, начинавшие долгий осторожный спуск. Некоторые добирались до моего камня вплавь. Они бросали косые любопытные взгляды на меня. Но я лежал молча, и, уязвленные моим негостеприимством, кое-как обсохнув, отдыхающие уплывали к старинному причалу.

Я погружен был в созерцание. Сквозь солнцезащитные очки смотрел, как вверху, на обрыве, возникают на фоне неба фигуры. Или поворачивался к морю и расслабленно следил за его колебаниями, пока не начинало казаться, что мы с ним дышим одной грудью, что это мое дыхание вздымает беспредельную ширь с порхающими на гребнях волн белыми клочьями пены.

Нынешний город был на другой стороне бухты, и отсюда я мог рассмотреть машины и прохожих. Все это двигалось и жило до того беззвучно, что казалось иногда сном.

С другой стороны моего мыска, левее невидимого для меня причала, медленно выбирался из-под земли разрушенный, засыпанный временем старинный город. Я видел со своего камня участок, который раскапывали археологи. Далекие фигурки моих знакомых медленно шевелились в струящемся зное. Над ними возвышалось на холме здание музея. Недвижно окружали его кипарисы, упруго тянулись за морским ветром акации. Все было привычным, изученным до мельчайших деталей.

Я снова пересматривал эти привычные детали, и каждый раз новый, неожиданный смысл проскальзывал в них или в их очертаниях. Мне нравилось это неторопливое занятие, нравилось в давным-давно знакомом, обыденном, примелькавшемся окружающем открывать для себя вот эту неожиданную новизну.

В последние дни мой взгляд часто останавливался на пятне, рыжевшем на изломе обрыва. Нет, не пятне. Вернее будет сказать - смятом, растянутом кольце ржавчины. Тускло-коричневая полоса извивалась по неровным выступам камней и замыкалась в кольцо. Растворенный в ритмичной тишине, я неторопливо раздумывал.

Какое-то инородное образование вкрапилось в отложения ископаемых… Осадок железа… Обычное дело на дне морском… Говорят же, что на дне океанов есть прямо-таки невиданные месторождения.

Хотя, подумалось мне, отложения должны были бы быть в форме сравнительно ровной полосы. Пластом. А тут какое-то кольцо. Овал. Наверно, дело прозаичнее: валялся кусок железа на поверхности, ржавел, и ржавчина просачивалась в трещины. Но тут мне вспомнились ровные плиты скалы на верху обрыва. Дождь смывал бы ржавчину прежде, чем она успевала бы просочиться в трещины. Кроме того, как это на поверхности могла очутиться такая глыба металла, что с нее натекло столько ржавчины? А вот если эта глыба лежит в земле… Зарыли древние нечто, а подземные воды вынесли следы ржавчины? И если по этим следам пойти, то вдруг можно докопаться до клада железных изделий? Раскопки здесь, на берегу, проводились очень давно и не очень тщательно. Могли и упустить.

Потом вспомнилось, что в городе, который раскапывают археологи, дальше бронзы не пошли. Но я оправдался перед собою тем, что в этом случае привозное железо было особенно в цене, потому-то его так тщательно и припрятали.

Дело дошло до того, что я уже не мог наслаждаться полностью тишиной и покоем. Пятно привлекало мой взгляд, как только я распластывался под солнцем. С этим нужно было покончить и - основательно. Поэтому однажды я оторвал листок газеты и перочинным ножиком наскреб в кулек ржавчины. Потом выбрался наверх и побрел к археологам.

Камешки остро кололи подошвы, идти приходилось медленно и осторожно. Так же медленно приближались фигурки археологов. Загорелые, в шортах или просто в плавках, они бережно срезали слои земли, словно снимали бинты с израненного когда-то набегами города. Паша - разнорабочий, чернорабочий, плотник и на все руки мастер - легко катил по дощатой тропке тачку земли. Высыпал ее в белесую гряду отвала и торопливо повернул обратно, к раскопу.

Я уже узнал Женьку Болгарева, бывшего одноклассника, - он склонился над черной от влажности ямой и пытался что-то там рассмотреть. Временами он комкал конец поблекшей косынки, завязанной узлом на шее, и тщательно растирал им грязь по лбу и щекам.

Сжимая пальцы ног, словно пытаясь стиснуть ступню в кулак, я ковылял по раскаленным камням к задумчивой группе. Уже можно было узнать Женькиных товарищей, с которыми он как-то познакомил меня. Шебутной народ. Хотели вовлечь меня в свою группу и за каких-нибудь полчаса столько наобещали мне приключений, что я с тех пор держался от них подальше.

Куцая от высокого южного солнца тень моя переломилась и скользнула в неглубокую яму. Готовый рассердиться на непрошеного пляжника, Женька обернулся, скользнул по мне непрояснившимся взглядом и, уже отворачиваясь, кивнул. Понимать надо было так, что мешать сейчас не следует. Я переложил влажный от пота пакет в другую руку, пошевелил потолстевшими и ватными от жары пальцами.