Станислав Лем - 137 секунд [журнальная публикация]

Харт предполагал, что 137 секунд — какая-то постоянная величина, универсальная, хотя и неизвестная нам до сих пор константа. Разумеется, можно было бы позабавиться, начать срывать банки в больших игорных домах, загребать деньги, например, на рулетке, но расход на установку нужного оборудования был бы немал (ИБМ стоит больше четырех миллионов долларов), а еще пришлось бы организовывать двустороннюю связь между игроком возле стола и вычислительным центром, да к тому же еще связь, тщательно замаскированную. Этот орешек был нам не по зубам. И вообще такое применение эффекта нас не интересовало.

Харт составил каталог достижений нашего компьютера.

Если вы начнете бросать монетку или игральную кость и сообщите машине первые результаты вашей серии бросков, а потом прервете информацию, она скажет наперед результаты всех следующих бросков за 137 секунд, и это все. Вы, разумеется, должны на самом деле бросать кости или монету и передавать компьютеру очередные результаты, по крайней мере. 30–40 раз. Это весьма похоже на то, как собаку наводят на истинный след — один из миллиардов возможных, потому что бог знает, сколько людей бросает в тот же самый момент монеты или кости, а компьютер, который глух и слеп, должен определить в этом множестве вашу серию, единственную, о которой идет речь. Вы действительно должны бросать кости или монету. Если вы перестанете их бросать, у машины будут выскакивать одни нули, а если вы бросите только два раза, она назовет только эти два результата. И для этого тоже необходима связь с сетью, хотя, казалось бы, чем может помочь компьютеру сеть, если вы бросаете кости в двух шагах от него.

Заметьте, что компьютер заранее знает, будете вы или не будете бросать кости. Давали мы задачи и такие, что я, например, должен был бросать кости шесть раз подряд, а Харт должен был попеременно то разрешать мне это, то запрещать, я же не знал, что именно он каждый раз намерен будет сделать.

Оказалось, что компьютер знает заранее не только то, как я хочу бросить эти кости, но и то, собирается ли Харт хватать меня за руку, сжимающую кости. Раз случилось так, что я хотел бросить подряд четыре раза, а бросил за отведенное мне время только три, потому что споткнулся о кабель, и не успел бросить кости вовремя. Компьютер же предвидел и эту случайность, неожиданную для меня самого. Харт брал также вместо костей небольшой прибор, в котором распадаются атомы изотопа, а на экране появляются вспышки, так называемая сцинтилляция. Компьютер предсказывал появление вспышек не более точно, чем это смог бы сделать физик, то есть сообщал только их вероятность. Костей или монеты такое ограничение не касалось. Очевидно, потому, что кости и монета — макроскопические объекты.

Харт считал, что это не компьютер предсказывает будущее, это мы каким-то образом ограничены в познании мира.

Он говорил: если представить себе время как прямую линию, проведенную из прошлого в будущее, наше сознание можно уподобить колесу, которое катится по этой линии и касается ее в одной только точке. Эту точку мы называем настоящим моментом, который тут же становится моментом прошедшим и уступает место следующему. Исследования психологов показали, что у того, что мы воспринимаем как текущее мгновение, на самом деле есть какая-то протяженность, и оно охватывает немножко менее половины секунды. И вот возможно, что соприкосновение с линией, которой изображается время, может быть еще шире, что за один раз можно находиться в контакте с большим ее отрезком и что максимальные размеры этого отрезка времени как раз и составляют эти самые 137 секунд.

Компьютер просто находится и своем физическом «текущем» мгновении, и это «текущее мгновение» больше растянуто во времени, чем наше. То, что для нас должно наступить через две минуты, для компьютера уже совершается, точно так же, как для нас — то, что мы ощущаем и чувствуем в свой «текущий момент». Наше сознание — только часть всего того, что происходит в нашем мозгу, и когда мы решаем бросить кости только один раз, чтобы «обмануть» компьютер, которому полагается предугадать всю серию, он сразу узнает об этом.

Каким образом? Это мы себе можем представить, лишь пользуясь примитивными примерами; блеск молнии и грохот атмосферного разряда одновременны для близкого наблюдателя и не совпадают во времени для того, кто находится далеко. Молния в этом примере — мое молчаливо принятое решение не бросать кости в эти несколько секунд, а гром — миг, когда я действительно приостановил очередной бросок. Компьютер каким-то неведомым образом может увидать в моем мозгу «молнию», то есть принятие решения. Харт сказал, что из этого следуют важные философские выводы, и если у нас есть «свободная воля», то она начинается лишь за пределами 137 секунд, только нам об этом ничего из наблюдений над собой не известно.

Харт считал, что чем больше некоторый мозг или мозгоподобная система, тем больше, тем шире область его соприкосновения со временем или так называемым «настоящим моментом». Словом, этот «настоящий момент» — что-то вроде треугольника: он точечный, стремящийся к нулю там, где выступают электроны и атомы, и шире всего там, где появляются крупные тела, одаренные сознанием.

Если вы скажете, что не понимаете изо всего этого ни слова, я отвечу вам, что я тоже не понимаю и что, более того, Харт никогда бы не осмелился говорить такие вещи с трибуны или публиковать их в научной прессе.

Мне осталось рассказать только два эпилога: один серьезный, а другой — что-то вроде грустного анекдота, его я уступаю вам даром.

Первый: Харт меня переубедил, и дело взяли в свои руки специалисты. Один из них, важная шишка, сообщил мне через несколько месяцев, что после разборки и новой сборки компьютера явление больше не удалось воспроизвести. Мне показалось подозрительным, что специалист, мой собеседник, был в военной форме. А также еще и то, что ни звука о нашей истории не попало в печать.

Самого Харта тоже быстро отстранили от исследований. Он не хотел касаться этой темы и только раз, после того как выиграл партию в маджан, ни с того ни с сего сказал мне, что сто тридцать семь секунд безошибочного предсказания — это при некоторых обстоятельствах разность между гибелью и спасением континента.

Другой эпилог разыгрался еще перед первым, буквально за пять дней до нашествия орды специалистов. Я вам расскажу, что тогда произошло, но не собираюсь ничего комментировать и заранее отказываюсь отвечать на любые вопросы.

Близился конец наших одиноких экспериментов. Харт должен был привести на мое дежурство одного физика, которому мнилось, что «эффект 137» связан с таинственным числом 137, будто бы пифагорейским символом изначальных свойств мироздания; первым на это число обратил внимание ныне уже покойный английский астроном Эддингтон. Этот физик, однако, не смог явиться, и Харт пришел один около трех, когда номер уже шел в машину.