Андрей Анисимов - Клуб Любителей Фантастики, 2017 [Компиляция]

Ребята перемещались по Интернету, удивляясь примитивности двумерной фантазии их предков. Николя придумал простую мыслеформу для блокирования «битых» ссылок и всплывающих окон. Перемещаться стало легче. Они струились по буквам и цифрам, обтекали проценты, скользили по тире и нижним подчёркиваниям. Алекс собирал данные, разбросанные по сайтам, форумам и давно умершим чатам.

— Готово! — скоро сообщил он.

— Возвращаемся, — решил Николя, дал мысленную команду, и они тут же оказались в комнате, из которой стартовали.

Алекс вызвал виртпанель и загрузил в память общественного компьютера все данные. Ребята ненадолго расслабились, зависнув в метре от пола.

— Ничего не пойму, — сказал Николя, когда машина выдала результаты. — Найдено несколько десятков необъяснимых совпадений. Но этого слишком мало для целого языка.

— Мало, — согласился Алекс. — Я думал, что это самостоятельный язык, слова которого были заимствованы другими языками и прижились в них. Теперь уверен, что это случайный набор символов, статистические ошибки и сбои.

— А ты спроси у деда, — посоветовал Николя. — Он у тебя древний, вдруг подскажет.

Путешествие к деду отняло у ребят несколько секунд. Помог вездесущий Юзернет. Мало кто мог отличить материальные мыслеформы Алекса и Николя, которые замерли у порога дедушкиного дома. Но дед отличил. Он улыбнулся мысле-Николя и потрепал по золотистым волосам мысле-Алекса. А потом пригласил их в свою комнату.

С тех пор, как мысле-Алекс был здесь в прошлый раз, ничего не изменилось. А мысле-Николя раскрыл от удивления рот. Обстановка комнаты в точности копировала музей человека 20 века. Словно с дедушкиного жилища его и проектировали.

Кровать в углу средней по размерам комнаты, большой книжный стеллаж, упирающийся в невысокий потолок. Бумажные книги и папки забивали его хаотически нерационально. Шкаф из натурального дерева. «Ух, ты, непрозрачный!» — удивился Николя. У окна, в рамах которого был заключён почти чистый силициум, стоял стол, а рядом кресло не на обычных антигравах, а на механических колёсиках. На столе среди вороха бумажных документов («Вот это да!») стояла крохотная, дюймов сорок, не больше, OLED-панель, писк мониторной моды десятых годов. Рядом с ней притаился динозавр эпохи «десятых» — небольшая дощечка с выпуклыми несенсорными кнопками.

— Деда, мы открыли новый мёртвый язык, — сказал Алекс.

Дед с интересом кивнул, плюхнулся в своё кресло и, оттолкнувшись от пола ногами, смешно отъехал к стене.

— Валяй! — разрешил он.

Алекс провёл в воздухе левой рукой, и в пространстве комнаты повисла видимая мысле-доска. На ней появился текст, собранный ребятами в Интернете.

— Ах, это! — махнул рукой дед. Он улыбнулся в свои, ещё совсем не седые усы, и его глаза загорелись. Он тоже провёл в воздухе левой рукой, создавая свою мысле-доску, а пальцами правой нарисовал на ней несколько значков.

— Похоже? — спросил он.

— Один в один, — опять открыл рот Николя.

— А откуда ты его знаешь? — поинтересовался Алекс.

— Это эмоциональный язык моего детства, — сказал дед. — Смайлики. ТМ

техника — молодёжи|| № 02 (1007) 2017

Орбитальная станция «Скай флай» летела вокруг Земли.

За иллюминаторами простиралась чернота с точками звёзд. Тускло бликовали приборные панели. Назначенные исследовательской программой эксперименты шли своим чередом. В том числе и с участием Букашки — изучение ментального воздействия на мошку. Маленькую такую козявочку-таракашку с крылышками. Из тех, что бьются о стекло окошка в автобусе.

Букашка находился в прозрачном боксе, одну стенку которого занимал экран монитора. На экране виднелось лицо профессора.

— Ну почему на этой станции нет ни одного человека? — сетовал профессор. — Мне всего-то и нужно, чтобы бокс повернули на 180 градусов. Однако сие, видите ли, невыполнимо. Вот и приходится проводить опыты в ограниченном режиме…

Профессор недовольно щёлкнул тумблером, включающим приставку к монитору-переводчику, которая переводила мысли Букашки в графические файлы.

В этот момент всё и произошло… Ослепительная молния вдруг на мгновение окутала Букашку.

— Что там такое? — поинтересовался профессор.

— Мне это тоже хотелось бы знать, — прозвучало в ответ у профессора в голове.

— А? — профессор тупо уставился в экран.

— Да. Хотелось бы.

— И кто это сейчас со мною разговаривает?

Букашка в боксе расправил крылышки:

— С вами сейчас разговаривает Букашка. Я, стало быть.

Когда профессор пришёл в себя, а случилось это секунд через двадцать, он возразил:

— Но ведь этого не может быть! Не настроен монитор-переводчик на эдакое!

— А на что он настроен? — спросил Букашка.

— Ну-у-у— Он настроен на телепатический приём мыслей.

— Так чего же ты хотел? Телепатический приём мыслей и происходит. Ведь не будешь же ты утверждать, что я сейчас разговариваю с тобой, издавая звуки?

— Не буду.

— Вот и привыкай. Я же привык к тому, что меня вдруг заклинило на этом твоём телепатическом обмене, причём уже без посредничества монитора-переводчика, а напрямую — из башки в башку.

— Из башки в башку?

— Ну да. Из моей башки в твою, стало быть, башку, и обратно — из твоей в мою.

— Это какая-то ошибка, — наконец произнёс профессор. — Не может Букашка разговаривать.

— Хочешь подтверждения? Хорошо. Будет тебе подтверждение.

Букашка подлетел к поилке. Окунулся в неё. И, оставляя за собой мокрый след, следом этим написал кое-что на стекле бокса.

— Е равно эм це квадрат… — прочитал профессор. — Теперь, когда видеорегистраторы зафиксировали то, как ты создаёшь эту надпись, Нобелевская премия, можно сказать, у меня уже в кармане… Но позволь у тебя спросить: откуда тебе известна данная формула?

— Да так, — объяснил Букашка. — Почерпнул в едином энергоинформационном поле.

— Понятно, — сказал профессор, сознавая, что ему ровным счётом ничего не понятно.

— Ты лучше поведай, где я нахожусь и что здесь делаю?

— Где? — профессор продолжил тупо глазеть на формулу. — На космической станции. В качестве главного персонажа одного научного эксперимента.

— Ясно. И долго мне ещё здесь кантоваться?

— Хочешь честно?

— Хочу.

— Всегда.

После затяжной паузы Букашка жалобно протелепатировал:

— Это что же получается? Я никогда больше не увижу синего неба? Никогда больше не полетаю средь ромашек?

— Да, — сказал профессор. Его тяготил разговор.

— И никаких вариантов?

Профессор помотал головой: