Мюррей Лейнстер - На суше и на море 1960

И в новеньком домике, который вырос на скале над лаково-черным ледником, тоже клокотала и ревела черная вода… и за окном и на экране.

— Признаю… — сказал профессор Богоявленский, — Вынужден признаться. Мы, специалисты, упустили. Ничего не скажешь, вы оказались кругом правы, Митрофан Ильич!

Худой, с ввалившимися глазами, Рудаков сидел рядом в кресле, сидел… не лежал в постели.

— Жалко, что мы не с народом, — вздохнул он, — Но не рискую, знаете ли. После того полета в горы я прямо ожил. А потом опять жара, духота, нечем дышать. Вижу, одно спасение для меня — горный воздух. Поживу здесь, а годика через полтора попробую спуститься. Конечно, телефон, телевизор, вертолет, работать можно и тут. Но главное сражение — там, внизу. Все-таки добьем мы пустыню. Как полагаете, добьем?

Профессор начал охотно пересчитывать ресурсы: «Ледник Федченко мы покрасим в будущем году, он пополнит Вахш. Язгулемские и прочие ледники Памира пойдут прямо в Аму-Дарью, возьмем их для Кара-Кумского канала. А группу Хан-Тенгри трогать не будем: она для дружественного Китая. Из Пекина уже приезжали мелиораторы, просят помочь им оросить долины Яркенд-Дарьи…»

— А я вот что думаю, — прервал министр. — Ведь и у нас в России полезно подумать о черном снеге. Белый снег отражает до 80 процентов падающих лучей. Если подкрасить его. то он растает на месяц раньше. Весна придет не в апреле, а в марте. На месяц раньше трава… и всходы…

— Но эта титани… — начал было Богоявленский и осекся, — Я подсчитаю, я подсчитаю и доложу вам, Митрофан Ильич, Теперь я ничего не отвергаю без расчетов.

«Этот человек загадывает на десятки лет, — подумал он про себя, — как будто у него две жизни».

И словно отвечая на мысли профессора. Митрофан Ильич сказал:

— Мы, советские люди, живем дольше всех, потому что часть души у нас в Будущем. Больше волнений, больше хлопот, зато и радости больше. А Будущее приходит, когда его зовешь. Приходит и становится Настоящим.

Рис. Ф. Збарского

Галапагосские острова знамениты потухшими вулканами и слоновыми черепахами. Чатам, один из островов этого архипелага, был когда-то населен ссыльными индейцами из Эквадора. Индейцы давно вымерли. Остался один старый метис, сухой и черный, как прокуренная трубка, и маленький Пепе.

— Мальчик, — сказал метис, — в кадушке нет больше солонины, а в лампе масла. Пойди в горы и выбери самого жирного самца.

Пепе, тонкий, узкоплечий, словно выточенный из темно-красного дерева, взял нож и легкое копье и вышел из дому. Их дом был построен из деревьев, выброшенных прибоем. Кругом простирались черные поля базальтовой лавы, выжженные солнцем и пересеченные глубокими трещинами.

Почва вздымалась, образуя множество усеченных конусов, увенчанных небольшими кратерами. Поверхность земли была пронизана порами, часто попадались озерца горькой воды.

Пепе воткнул в свои черные волосы серое перо сарыча — знак войны. Обычно он сражался с кактусами, которые бесчисленными полчищами подымались из долин. Они были высокими и темными и казались ему страшными. Но сегодня он искал черепах.

Было душно и жарко, как в раскаленной печи. Большие черные ящерицы злобно шипели на юного охотника, собирались стаями, садились невдалеке на гребнях пепла, свив кольцом хвосты, разевали пасти и страшно кивали головами. Когда же он подходил, ящерицы разбегались.

Черепах нигде не было. Ни среди кактусов, которыми они питались, ни на многочисленных тропах, проложенных ими к родникам. Пустынны были и горные источники, выбивавшиеся из-под скал среди пышных папоротников.

После долгих поисков Пепе спустился в уединенную мрачную долину. Прямо перед ним подымались неприступные стены кратера Синей Воды. Его зубчатые очертания трепетали в струях горячего воздуха.

— А где же синяя вода? — спрашивал Пепе, когда они бывали здесь с метисом.

— Никакой воды нет, — ворчливо отвечал старик, — Это просто название горы.

Но Пепе не понимал этого и упорно искал синюю воду.

В этой долине он увидел черепах. Они шли громадным стадом, тяжело передвигаясь на своих толстых ногах и вытянув вперед головы на длинных черных шеях. Вероятно, животные шли так уже несколько дней.

Мальчик, испустив воинственный клич, с разбегу вскочил на панцирь последней черепахи и начал перепрыгивать с одной на другую, пока все они не легли, как мертвые, втянув лапы и головы, и не стали похожими на груду камней, скатившихся в долину.

Тогда Пепе выбрал самую крупную впереди стада и вонзил ей в хвост нож. Этим способом индейцы узнают, достаточно ли жира накопило животное.

Черепаха с шипением вытянула голову и обернулась к нему. Ее голова была почти такой же величины, как голова Пепе.

— Матамата! — прошептал он в ужасе. По обломанному краю панциря Пепе узнал старого самца, считавшегося неприкосновенным и пользовавшегося здесь почетом.

Мальчик стал на колени и поклонился ему до земли.

— Матамата, — сказал Пепе, — прости меня, что я испортил твой хвост. Но я знаю, он заживет у тебя завтра же.

Голова животного окаменела, его маленькие, ничего не выражавшие глаза неподвижно смотрели на юного охотника. В конце концов Матамата, наверное, принял извинения Пепе, потому что медленно зашевелил передними лапами и пополз дальше. За ним двинулись и другие.

Пепе почувствовал, что черепахи мудрее его. Они всегда делали одно и то же и никогда не торопились. Но почему же жестокость человека, беспощадно истреблявшего их, не научила животных прятаться и защищаться?

Куда они шли? Мальчик целый час следил за ними. Черепахи проползли четверть километра, отделявшие их от кратера, и остановились.

Два года назад во время стоянки голландского парусника они точно так же в огромном количестве собрались в этой долине. Матросы наловили их тогда несколько сотен и каждую несли пять-шесть человек.

Теперь эти громадные беспомощные существа расположились среди лавы у самых стен кратера, неподвижно вытянув шеи, словно прислушиваясь к чему-то или вспоминая что-то древнее, давно забытое. Ни одна из черепах не шевелилась, и мертвая, гнетущая тишина стояла над долиной.