Мюррей Лейнстер - На суше и на море 1960

«Неужели?!» Баулин оглянулся, ища опозновательные огни кавасаки, но ничего не смог разглядеть — так густо был насыщен воздух водяной пылью.

— Так держать! — что есть мочи крикнул он рулевому.

— …ать! — едва расслышал Атласов.

Ухватившись за поручни, Баулин сбежал по трапу.

Густая осенняя волна накрыла его, щепкой приподняла над палубой, и если бы он не вцепился в поручни, его смыло бы в океан. В следующее мгновение «Вихрь» переложило на другой борт. Баулина швырнуло на металлические ступени трапа.

Едва не потеряв от боли сознание, капитан третьего ранга хлебнул горько-соленой воды и секунды две не мог ничего сообразить. Отфыркиваясь, отплевываясь, он нашел правой рукой штормовой леер, протянутый вдоль палубы, и тогда только рискнул разжать левую руку и расстаться с поручнем трапа.

Приняв попутно с десяток ледяных ванн, Баулин добрался, наконец, до кормы и убедился, что буксирный трос болтался свободно.

Бортовая качка прекратилась — значит, «толчея» осталась позади, там, где были два кавасаки с четырьмя пограничниками.

Перебирая штормовой леер, командир вернулся на ходовой мостик, крикнул на ухо Атласову:

— Право руля на обратный курс!..

Товарищи по отряду считали Баулина самым волевым, самым твердым командиром, а между тем он двое суток не мог успокоиться, когда во время майского тайфуна матросу Шубину перешибло буксирным тросом руку. Шубин давным-давно выписался из госпиталя, ходил в пятый рейс, а Баулину было все еще не по себе. Он считал, что трос лопнул тогда по его недосмотру. Теперь же четыре пограничника могут погибнуть или попасть в плен!

Сколько уж раз иностранные разведки пытались насильно захватить наших советских граждан.

Четыре пограничника… Боцман Семен Доронин — он Баулину всегда и во всем правая рука.

Алексей Кирьянов, лучший комендор дивизиона, с которым так много пришлось повозиться, прежде чем он из упрямого, строптивого парня превратился в отличного пограничника. Буквально на днях Баулин узнал, что Алексей послал в Академию наук заявление с просьбой, чтобы его обязательно зачислили в экипаж, если не первой, то хотя бы второй ракеты, которая полетит на Луну.

«Здоровье мое самое нормальное, — писал Алексей, — семейное положение — одинокий. Воспитанник комсомола и партии…»

Иван Ростовцев, старшина второй статьи, обстоятельный, немногословный сибиряк, прямой души человек, добряк, жалеющий каждую подстреленную птицу, и при всем том смелый до отчаянности. Это он, Ростовцев, перепрыгивая с льдины на льдину, спас в устье Охоты во время ледохода двух школьников, которых грозило унести в океан.

Петр Левчук, отличный сигнальщик, горячий, но отходчивый, смекалистый одессит, самозабвенно влюбленный в технику, музыку и в родной город…

Все они, все четверо, — молодцы ребятки. Любят нелегкую морскую службу (это не у тещи на блинах!), любят товарищей и добровольно ни за что не променяют небольшой, порядком уже послуживший на границе сторожевик ни на какой самый новейший эсминец или крейсер.

Что ответит Баулин в случае беды их близким, командованию? Чем оправдается перед своей совестью?..

Боцман Доронин с детских лет отлично знал сетеподъемный бот — кавасаки. Однако никогда еще ему не приходилось попадать на кавасаки в такой шторм, как сегодняшний, да к тому же имея на борту девять нарушителей границы, которые только и ждут, как бы поскорее от тебя избавиться.

Кавасаки — суденышко маленькое, всего шестнадцать метров в длину, и экипаж его (обычно не более шести рыбаков) во время непогоды с трудом размещается в носовом кубрике. Сейчас же на борту, не считая Семена с Алексеем, было девять человек (вероятно, для того чтобы побыстрее разлить креозот и смолу по лежбищу котиков, хозяева «Хризантемы» намеренно увеличили команду бота).

Семерых «рыбаков» Доронину кое-как удалось втиснуть в кубрик, заперев его снаружи на задвижку, двоих же пришлось оставить вместе с Алексеем в будке машинного отделения. Сам боцман остался за будкой, на площадке рулевого, у румпеля, поглядывая то вперед, где в темноте едва был различим силуэт сторожевика, взбегающего на волны, то за корму — там мотался на буксире второй кавасаки с Левчуком и Ростовцевым.

Будь небольшое волнение, все бы, конечно, обошлось благополучно, но вскоре, после того как пограничники забуксировали кавасаки за «Вихрем», шторм разыгрался сначала на семь, а потом и на все девять баллов.

Сдерживаемый буксирным тросом, кавасаки не мог уже взбираться на гребни высоких волн и ковылял, то и дело зарываясь носом и черпая на себя тонны воды. Хорошо еще, что удалось заблаговременно наглухо закрыть трюм с бидонами деревянными щитами и крепко-накрепко задраить брезентовым полотнищем, а то трюм в момент наполнился бы до краев — и гуляй на дно кормить крабов!..

Чтобы ослабить натяжение троса, Доронин, приоткрыв дверь в машинную будку, приказал Алексею запустить мотор (пограничникам нередко приходилось задерживать моторные боты, и вся команда «Вихря», исключая новичков, была обучена обращению с моторами).

Мотор чихнул раз пять, прежде чем ритмично застучали клапаны, но Доронин не слышал этого — кавасаки зарылся носом в очередную волну. Тяжелый гребень загнулся, с грохотом обрушился на палубу, ударился о будку так, что она затрещала, и накрыл пригнувшегося боцмана. Волна была так тяжела, словно по спине прокатились пятипудовые мешки. Доронин согнулся в дугу, но не выпустил из рук румпеля руля.

Баулин не зря думал, что его ребяткам на кавасаки куда труднее, чем на «Вихре». Волны почти беспрерывно покрывали маленький бот, он ковылял, трещал, кланялся, переваливался с боку на бок, нырял и все-таки выкарабкивался на свет божий, слушаясь твердой руки Доронина, как взнузданный конь слушается опытного наездника.

Площадка рулевого находилась на самой корме, за будкой машинного отделения, и, борясь с крутой волной тайфуна, прищурив глаза, весь напружась, Семен то и дело больно ударялся лбом, щеками и носом в дверь будки и не мог уж разобраться — от океанской ли воды или от крови у него солоно на губах и во рту, вода или кровь застилает ему глаза.

Только бы не выпустить румпель руля, только бы удержать румпель!..

Не легче, чем Семену Доронину на палубе, было и Алексею Кирьянову в будке. Машинное отделение называлось так будто в насмешку. В середине узкой низкой будки находился мотор, в проходах по сторонам его можно было стоять только боком, пригнувшись, чтобы не ударяться головой в потолок, обитый листами толстой жести. К тому же Алексей находился в этой тесноте не один — с него не спускали глаз двое «рыбаков», обозленных и, как то понимал Алексей, готовых на любую подлость.