Мюррей Лейнстер - На суше и на море 1960

Обыскивая «Хризантему», капитан третьего ранга невольно прислушивался к шороху и скрежету за бортом: льды все напирают и напирают. Должно быть, где-то к северу тайфун разломал огромное ледяное поле. Вот о борт ударилась большая льдина и еще одна. А «Вихрь» ведь совсем почти не приспособлен к плаванию в ледовых условиях и металлическая обшивка его корпуса не так мягко пружинит, как деревянная, усиленная дубовыми обводами обшивка «Хризантемы».

Поднявшись из трюма на палубу шхуны, Баулин понял, что заниматься прочисткой труб топливной магистрали двигателя «Симомото» уже нет времени — льды окружали суда со всех сторон.

— Останетесь со старшиной первой статьи Кирьяновым на шхуне, — приказал капитан третьего ранга боцману Доронину…

Трюм с отсеком-тайником был задраен и опечатан, команду шхуны заперли в носовом кубрике, переброшенный с «Вихря» буксирный трос закреплен за кнехты на носу шхуны.

Само собой разумеется, что Баулин строго-настрого наказал Доронину, чтобы ни одна душа из экипажа «Хризантемы» не могла пробраться в трюм — там вещественные доказательства того, что шхуна заслана в советские воды с явно преступными целями. На сей раз юркому шкиперу «Хризантемы» не увильнуть от ответственности!

С трудом развернувшись в битых льдах, «Вихрь» взял направление к острову Н.

Похолодало. Туман отступил перед морозным дыханием январского утра. Льды поредели, волнение было не больше трех баллов, и Баулин прикинул, что часа через три, не позже, сторожевик ошвартуется на базе.

Время от времени поглядывая за корму, капитан третьего ранга видел там кланяющуюся волнам «Хризантему», фигуру Алексея Кирьянова на баке и радовался, что на этот раз все обошлось как нельзя более удачно.

Он вспомнил последнюю встречу с «Хризантемой», когда она пыталась отвлечь «Вихрь» от кавасаки, груженных креозотом, страшный тайфун и то, как он переволновался тогда за судьбу унесенных в ночь пограничников…

Теперь песенка разбойничьей шхуны спета!..

Можно было бы уже и спуститься в каюту и соснуть два-три часика, но Баулин решил, что успеет отдохнуть дома. Он только попросил вестового принести на ходовой мостик в термосе чая «погорячее и покрепче»…

За годы службы на границе Баулину частенько приходилось сталкиваться с врагом, вступать с ним в схватку, испытать немало горечи поражений и радости побед, но почему-то именно сегодняшняя победа казалась ему сейчас наиболее значимой.

Он вспомнил, как безошибочно угадывала всегда Ольга по его настроению, что у него очередная неудача по службе, и как она, ничего не выспрашивая, умела успокоить его.

Всматриваясь в очертания скалистых островов, что возникали справа один на смену другому, он вспомнил всю свою жизнь с Ольгой и как, приехав сюда на Курилы, она ни разу не посетовала на то, что ей здесь скучно, и даже не заикнулась ни разу, что ей хочется вернуться на материк, в Ленинград, к родным, в привычную обстановку кипучей городской жизни. Напротив, она не уставала восхищаться и суровостью местной природы, и простыми, чистосердечными людьми, окружавшими ее тут, и с утра до ночи хлопотала и дома по хозяйству, и в клубе базы, и у соседок по поселку, которым в чем-нибудь нужно было помочь.

Он вспомнил, как они были счастливы, счастливы их солнышком Маринкой, счастливы всей жизнью, выпавшей им на долю.

Вспомнив о Маринке, Баулин не мог не подумать и о том, что будущей осенью ее придется отправить на материк в школу-интернат (Ольгины родители умерли в Ленинграде от голода во время блокады. Он тоже из всей своей семьи один остался взрослый, младший брат Олег учится в Бакинском мореходном училище).

От резкого ветра на глаза навернулись слезы. Сморгнув их, капитан схватился за бинокль. «Этого еще не хватало!..»

С юго-запада неслось сизо-свинцовое растрепанное облако. Шквал… минут через пятнадцать-двадцать все вокруг встанет дыбом — шквал пригонит с собой разъяренное стадо крутых океанских волн.

Не будь за кормой «Вихря» шхуны, Баулин поставил бы корабль встречь шквалу, вразрез волнам, но «Хризантема» была беспомощна — машина не работает, у штурвала один боцман Доронин. Шквал без сомнения оборвет буксирный трос. А долго ли продлится эта свистопляска? Слишком памятен был капитану третьего ранга прошлогодний тайфун, чтобы он отважился рисковать и людьми и шхуной. «Вихрь» находился в это время как раз неподалеку от необитаемого скалистого островка. Там есть бухточка. Нужно завести туда шхуну и поставить на якорь.

В мгновение оценив обстановку и приняв решение, Баулин отдал необходимые команды…

Буквально за три минуты до того, как налетел шквал, боцман Доронин и Алексей Кирьянов отдали якорь за скалистым мыском. Для второго судна в бухточке не было места, защищенного от волн, и «Вихрю» пришлось выйти в открытый океан.

Капитан третьего ранга рассчитывал, что, как только пройдет шквал (ну так через полчаса, через час), «Вихрь» вернется к острову и снова забуксирует шхуну. Однако на деле все обернулось иначе: шквал принес с юго-запада потоки теплого воздуха, с севера вместе с битыми льдами шли массы холодного воздуха, и, столкнувшись, они разыгрались новым свирепым тайфуном, перешедшим в затяжной ледовый шторм. Температура упала до минус восемнадцати.

Полтора суток боролся «Вихрь» с волнами, ветром и битыми льдами, поневоле отходя к югу. Когда же шторм утих, наконец, обледенелый, побитый тяжелой холодной волной сторожевик не смог пробиться к оставленной в бухточке шхуне — путь преграждали торосы…

— Веселей, чем у бабушки на свадьбе! — проворчал боцман Доронин.

Наступал ранний январский вечер, а шторм и не намеревался утихать. Нечего было и надеяться, что «Вихрь» придет сегодня за «Хризантемой».

— Где наша не ночевала! — ухмыльнулся Доронин, оттирая щеки и уши.

Бухточка скорее походила на ловушку ставного невода, чем на спасительную гавань. От океана ее отделяла невысокая каменистая гряда, шириной метров в семь, не больше. Ударяясь о гряду, огромные волны перехлестывали через нее и окатывали притулившуюся за ней шхуну ливнем холодных тяжелых брызг до верхних рей фок-мачты, если не до клотика.

Алексею Кирьянову было не до смеха — выбивая на обледенелой палубе чечетку и размахивая руками, он никак не мог согреться.

Дверь носового кубрика сотрясалась от беспрерывных ударов. «Ловцы» вопили, что они замерзают, и требовали затопить печку и принести горячий ужин. Из всех голосов выделялся пронзительный фальцет шкипера.

— Образованный господин, — кивнул боцман на дверь: шкипер выкрикивал ругательства и на японском, и на английском, и на русском языках. Вперемежку с бранью он требовал, протестовал и взывал к гуманным чувствам «красных пограничников».