Джон Краули - Эгипет. Том 1

— Выходит, Аксель их нам послал? Как же иначе, не сами же они пришли? Верно-верно. Знаю, у меня тогда голова шла кругом.

Пирс никогда не укорял Винни за свое изгнание. Акселя, отца, он глубоко, невыразимо стыдился; в те вечера, когда Аксель по обыкновению заходил с ним поговорить, Пирс молча слушал его совершенно неостановимые излияния чувств (визиты эти всегда сопровождал один и тот же звуковой фон: звяканье, морской ропот голосов и тихой музыки); каждый раз начинались извинения, паузы, дабы смахнуть слезу, — Олифанты тем временем наблюдали, а у Пирса горели щеки. Но Пирс не укорял и Акселя за то, во что он превратился, потому что Винни помалкивала — во всяком случае, не подавала виду. Она никогда не жаловалась на Акселя, словно ничего против него не имела; она вообще только в редких случаях его упоминала. Потому ли, что Винни обладала способностью не замечать неприятности, всегда старалась спрятаться от них в нору, или потому, что она слишком любила Пирса и не задавала ему вопросов, — так или иначе, в ее комнате Пирс забывал о своем изгнании, вместо того чтобы вновь и вновь возвращаться к его причинам.

«Позаботься о матери», — пустив слезу, поручил ему Аксель в последнее утро в Бруклине, когда Пирс с Винни готовились сесть в такси, ломившееся от их пухлых саквояжей, и отчалить на автобусную станцию. «Будь добрым рыцарем», — сказал он.

Будь добрым рыцарем. По-донкихотовски любя рыцарскую романтику, с обетами верности и прочим, Аксель, опять же по примеру Дон Кихота, слегка на этом помешался. Пирс вспоминал в Кентукки его наказ, но не считал себя обязанным, во всяком случае, тогда. В Кентукки Аксель делался для Пирса расплывчатым, нематериальным (судя по поведению Винни, так его и нужно было воспринимать), испарялся без остатка, как снеговик, по мере того как у Пирса менялись времена года. И все же Пирс был рыцарем своей матери, был и останется; она вывела его из дремучего леса бруклинской квартиры, где заблудился отец (Почему дремучего? Почему заблудился?), и теперь, водворившись, по соседству с Сэмом, в верхнем этаже главного дома, принадлежала только Пирсу. Там он ей служил, заботился о ней, смеялся с нею вместе, развлекал ее разными проделками; он без конца заполнял собой пустоту, ей доставшуюся, дразнил ее вопросами, которых хватит на вечность, потому что на них нет ответа: что, если все, что есть в мире, сделается в два раза больше? Можешь ответить? Что, если звезды на самом деле маленькие и находятся вовсе даже и близко, в какой-нибудь тысяче миль у нас над головами, что, если они только кажутся далекими? Такое уж у них свойство, кажущаяся отдаленность, а на самом деле до них можно запросто долететь на реактивном самолете? Почему все на свете такое, какое оно есть, а не другое? Почему существует пространство? Почему существует все, вообще все, ведь могло бы и не существовать?

Осенние дожди увлажнили золу пожарища на косогоре и в балке; долгое время, стоило подуть ветру, в ноздри ударял запах горелого и мокрого, но пошли дожди холоднее и отполоскали воздух. Весной обгоревшая почва станет еще плодородней, так как дети удобрили ее золой; в конце концов, именно таким способом — сжигать и сеять — выращивали прежде урожаи в Камберлендских горах. Пирс перелистнул страницу журнала «Колльерс» и увидел объявление Фанерной ассоциации: [155]изумрудный еловый росток, а над ним, домиком, большие заботливые руки — первая поросль на бесцветной, опустошенной земле вокруг.

К школьным занятиям Олифанты еще не приступили. Каждую осень, пока они тут жили, учебный год начинался с опозданием, вот и на сей раз, едва начали приспосабливать под занятия гостиную и кухоньку в одноэтажной пристройке-бунгало; как оказалось, что сестра отца Полуночника, учившая детей на дому, отправилась куда-то далеко в больницу. Что это за больница и зачем учительница туда легла, им не объяснили, тем более смелыми и далекими от действительности были их предположения относительно причин и последствий. Дети не любили мисс Марту, сестру отца Миднайта, но и не боялись ее: она была рассеянна и легко давала себя провести.

(Хильди первая заметила, что их приходской священник в точности похож на негероического телевизионного героя, который — чем бы он ни занимался в другое время и в другой обстановке — по субботам в их телевизоре представлял из-за стойки бара старые ковбойские фильмы, а в промежутках отпускал горячительный напиток, который дети никогда не пробовали и понятия не имели, что это такое. Священник был с ним одно лицо, только в фальшивых очках и в облачении: отец Полуночник. [156]Уоррену пришлось строго-настрого внушить, чтобы не вздумал так к нему обратиться.)

О том, чтобы дети ходили в местную среднюю школу, нечего было и думать. Школа, правда, имелась: квадратное кирпичное здание, не в самом Бондье, а в Удаче, на расстоянии приблизительно в милю. Как и квадратная кирпичная больница, и ряд домиков из песчаника вдоль железной дороги, она была сооружена в начале века как дар от угольно-коксовой компании «Удача». [157]Теперь школа принадлежала штату и все местные школьники учились именно там, как и почти все местные отцы работали в свое время на Удачинскую угольно-коксовую. Доктор Хейзлтон сам выписывал таблетки шахтерам и шахтерским женам в Удачинской больнице, двери которой только что закрылись навсегда. «Что ж, для пациентов это была большая удача», — сказал на это Сэм.

Соглашением Сэма с больницей предусматривалось, что детям будет предоставлен домашний учитель: слишком много Опал Бойд повидала школ вроде удачинской и имела представление, что там за преподаватели. Итак, детям наняли мисс Марту, которая получила образование учителя, хотя проработала всего ничего, а Опал занималась с ними дополнительно, пока головные боли не очень сильно ее мучили, а теперь отсутствовала и мисс Марта. Сентябрь сменился октябрем. Дети пользовались непривычной свободой, которой со дня на день мог прийти конец; они привыкли к свободе. Летнее разгулье продолжалось. Они стали вроде детей гор, о которых слышали, но встречали редко, босоногих духов, невидимых для старших и учителей.

Правда, дети читали. Читали все, даже Джо Бойд. За едой, за монотонной работой, во время поездок; подолгу занимали туалет, потому что читали на горшке. Хильди умела одновременно читать и слушать радио, не упуская ничего ни из Нэнси Дрю, [158]ни из «Скай Кинга». [159]Сэм читал романы после Винни, а та после Опал.

Книги они заказывали по почте из Государственной библиотеки Лексингтона; вдоль горных дорог на мили и мили от Бондье не было ни одной общедоступной библиотеки. Большая коробка книг прибывала каждый месяц, обвязанная брезентовыми ремнями, как белье из прачечной; прочитанные (или непрочитанные) складывали туда же и отсылали назад. Состав посылки зависел от того, кто заказывал, кто подбирал заказ и от наличия книг в библиотеке, где имелось далеко не все, хотя обитателям Бондье тамошние книжные запасы казались неисчерпаемыми. Если Бёрд просила книгу о лошадях, неизвестно было, что она получит: толстый том по конской анатомии или управлению ранчо или книгу вроде «Черного Красавчика», [160]как ей хотелось. Джо Бойд знал, чего хочет, но не знал, как это описать; он любил книги, полные фактов удивительных, но достоверных, сведений, о которых можно кому-нибудь задать вопрос и человек наверняка не ответит: сколько цыплят могут усесться бок о бок на одном карандаше, сколько карандашей можно изготовить из одного кедрового дерева. Если факты были невразумительными, а также неприятными — тем лучше.