Джон Краули - Эгипет. Том 1

Келли внезапно поднял взгляд, словно пробудясь от мечтаний, поискал того, кто произнес эти слова, и, не увидев ничего, позволил своему телу расслабиться. Эту его странную позу Доктор Ди хорошо знал: руки сложены на груди, но то и дело расцепляются, будто он то засыпает, то просыпается вновь, как сонный монах на службе; и ребенок вновь заговорил:

«Ужель я не прекрасная дева?»

«Ты знаешь, что я не вижу тебя? — нежно сказал доктор Ди. — Должно быть, ты воистину прекрасна, но я не вижу тебя».

«Можно мне поиграть в твоем доме? — спросила она. — Мама сказала, что придет сюда и останется с тобой, так и сказала».

«Ну, — ответил доктор Ди с радостным изумлением, какое испытывал и глядя на придумки родной дочери. — Ну, как тебе сказать…»

Но ее, верно, ответ уже не интересовал; Келли сказал, что она бродит по комнате, забыв о ясновидце и его хозяине, поглощенная тем, что видит, как самая обычная девочка; порой она напевала.

«Молю тебя, дозволь остаться ненадолго», — обратилась она к невидимке, будто к назойливой, но любимой няне; еле слышно рассмеялась — наверное, получив чье-то разрешение. Доктор Ди, хотя и не мог ее видеть, понял, как она выглядит; ясно представил копну ее светлых волос, пухлые розовые щечки, огромные глаза цвета меда, — вот единственная черта ее облика, приводившая его в замешательство: недетские глаза, ясные и невинные, словно у ребенка, но все же недетские.

«Кто ты?»

«Дозволь мне поиграть с тобой, и я расскажу, кто я такая».

«Во имя Христа, скажи мне».

Протяжно, голосом актера или рассказчика она сказала:

«Да восславится имя Христово, я же — бедная юная девица именем Мадими. Предпоследняя по старшинству из детей моей матери. — И уже другим голосом, явно кокетничая: — А в доме моем есть еще малыши».

«Где твой дом?» — спросил доктор Ди.

«Я не смею ответить тебе под страхом кары».

«Тебя не накажут за правду, поведанную тому, кто ее ценит», — тут же ответил доктор Ди, как ответил бы любому запутавшемуся ребенку; тогда он не задумался, откуда же она пришла, если ее накажут за рассказ об этом месте.

«Вечной истине, — благоговейно произнес он, подняв указательный палец, как если бы разговаривал со своей дочерью, — все живое должно подчиняться».

«Хорошо, — ответила она. — Я приду жить с тобой. — И радостно: — Все мои сестры говорят, что должны прийти и жить с тобой».

И доктор Ди услышал — но не ушами — серебряный звон ее тихого смеха.

Значит, старик Тритемий [349]ошибался — хоть как был этот святой аббат умудрен в делах ангельских, но все же полагал, что небесные духи никогда не являются в женском обличье. Возможно, они не решались являться в подобном образе Тритемию, дабы не смущать монашеского целомудрия.

Но оказалось, что это возможно: они могут быть или казаться женщинами — во всяком случае, девочками, — непостоянными детьми, полными причуд и бесчисленных придумок, слишком юными, чтобы отличать действительность от вымысла (или чтобы задумываться о таком различении); смышлеными, тщеславными, любящими.

Они могут быть детьми, но рождены ли, взрослеют ли? Хотя казалось, что тем белым майским утром Мадими явилась впервые, Эдвард Келли вспомнил о своей первой ночи ясновидения, проведенной в верхних покоях доктора Ди в марте 1582 года — всего год назад, а ведь кажется, так давно; после торжественной молитвы он впервые преклонил колени перед шаром доктора Ди, шаром цвета кротовой шкурки. Могучие существа с улыбками на устах появились в камне почти в тот же миг, как он заглянул в него, и в животе у одного из них было зеркало, а в зеркале отворилось окно, а в нем сидела обнаженная девочка с кристальным шаром в руке, и глаза ее (казалось ему теперь) были цвета меда — проницательные и добрые, как глаза Мадими.

Однажды, поздним весенним вечером, [350]они практиковались за столом, следуя указаниям ангела; им не хватало лишь одного нового, девственного камня, чтобы поместить его в центр, — тогда в западном окне комнаты, среди пыльных слитков солнечного света, падавших сквозь многостворчатые окна, появилась другая обнаженная девочка, старше первой, и она держала в руках шар, который был (доктор Ди лихорадочно записывал его слова, чтобы ничего не забыть) «сферою ярчайшей, чистейшей и чудеснейшей, величиною с яйцо». Архангел Михаил указал на него своим мечом, являвшим собою луч света, и заговорил, обращаясь к доктору Ди: «Возьми его, но ни один смертный, кроме тебя, да не коснется его». Ребенок положил кристалл в центр стола, заключив в обрамление — серебряные когти, предуготованные, хотя они и не знали этого, специально для него, для камня, из коего и выступила ныне семилетняя девочка в зелено-красном платье, а ноги ее так и остались босы.

Если ангелы взрослеют, переходя из младенчества к возрасту девичества, то рождаются ли они? Если рождены, могут ли умереть? Среди тысяч книг в библиотеке доктора Ди был и томик Порфирия, [351]где указано, что у живущих вблизи земли злых духов есть духовные тела, каковые смертны и нуждаются в пище, подобно телам человеческим.

Нет: она не ребенок, и нет у нее никакого тела; она — не «она», не больше чем «он». Изъян видения и душевная темнота доктора и Келли были причиной того, что им явилась «она»: они жаждали увидеть хоть что-нибудь внятное в игре сил, средоточием коей был камень, среди бестелесных существ, проходящих будто под увеличительным стеклом, — так смертные, глядя на облака, видят в них лица, и взмахи рук мнятся в трепетании древесной листвы. Бессмертные, в доброте своей, лишь так являются несчастным искателям, дабы не испепелить все человеческие чувства, подобно тому как были обожжены уста Исайи, [352]когда их коснулся ангел в подлинном своем обличье.

Еще до Мадими в кристалле появлялись и исчезали и другие образы, проходя сквозь камень, будто сквозь рыночные ворота: Михаил вооруженный и облаченный в сияние Уриэль, и многие другие, о которых доктор и не слыхивал, Галваг и Налваг, Бобогель и Ил. Бобогель — мудр и печален; борода его длинна, и черные перья покачиваются на бархатной шапочке; на ногах его — просторные туфли ученого. Ил — веселый парень, одетый, как Порок в старой пьесе: [353]брюхо не подпоясано, штаны топорщатся на коленах. Келли говорил, что, когда он изредка склонялся перед кристаллом в отсутствие своего господина, Ил являл ему сквернословие, разврат, невидимые проделки воздушных дэмонов и хохот.

Да, он сомневался; он сомневался в Келли, который, должно быть, неплохо знал уловки своих лондонских приятелей, из чьих рук его и вырвал доктор Ди, — браконьеров, мнимых целителей и шарлатанов, владевших искусством чревовещания, а также тысячами других способов заморочить человеку голову. Он не вполне доверял духам, как и сам Келли, — не доверял этим фиглярам, порой неотличимым от лондонской толпы, беззастенчивым хвастунам, смешивавшим важные речи с тарабарщиной и шуточками. Но доктор Ди уже слишком многому научился от них и слишком сильно стремился получить новые знания, чтобы верить, будто они воплощают собой зло. И лишь много позже, когда они унизят его, опустошат, выпотрошат, будто краба, и оставят медленно умирать, — он вспомнит слова маленькой девочки (единственной из них, кого он любил). Он спросил, может ли быть так, что его вводят в заблуждение падшие ангелы, привлеченные к его камню и его нужде. Все ангелы падшие, ответила она.