Томас Диш - Щенки Земли (сборник)

Причиной возвращения Папы на Землю, несмотря на все неприятные ассоциации, свя­занные с его первым пребыванием на родной планете, был новый роман – продолжение «Со­бачьей жизни», за который он взялся после небольшой передышки. Его работа проходила в абсолютной тайне. Этот секрет был настолько глубоким, что даже в наиболее трансценден­тальные моменты пребывания на Сворке он ухитрялся не позволить Господину проникнуть в него. Потому что это могло бы поставить под сомнение ценность работы как истинно чело­веческого произведения.

Дни его программы изысканий превращались в недели, недели – в месяцы. Любимая Матушка все скандальнее заявляла о своей скуке, а поскольку Папы не было дома целыми днями, ей не оставалось ничего другого, как изливать свои стенания Плуто и мне. Нам была уготована роль свидетелей чинимых ей бед и партнеров бесконечных робберов в бридж на три руки. Это не очень интересное занятие для мальчиков тогдашнего нашего возраста (мне было семь лет, а Плуто – десять), поэтому при любой возможности мы старались быть от нее подальше. Светлое время дня мы проводили в скитаниях по лесам и обследованиях берегов озер и речушек, которых было неподалеку бесчисленное множество. Заблудиться мы не мог­ли, потому что у каждого был аппаратик, который подсказывал правильный путь обратно к дому буквально на каждом шагу. Мы не соблюдали ни одной меры предосторожности, кото­рыми Любимая Матушка неизменно напутствовала нас. Я уверен, что, если бы нам посчаст­ливилось встретиться с детьми Дингов, мы с удовольствием подружились бы с ними и при­няли участие в их диких играх. К тому времени мы с Плуто уже едва выносили друг друга. Отчасти причиной тому была разница в возрасте, отчасти – изоляция от всего мира (за два месяца непрерывного общения терпение лопнет у кого угодно). Мне все же кажется, что первопричина моей и Плуто антипатии лежит в самом центре наших шишковидных желез (ведь недаром Декарт уверяет, что именно в этом органе обитает душа).

Вполне естественно, что именно мы, Плуто и я, обнаружили автомобиль – последнюю модель «фольксвагена». Он был перевернут и уже начал дымиться, когда мы появились. Ло­бовое стекло изрешечено картечью, водительское сиденье залито кровью. На наших глазах машину охватило пламя, и нам пришлось отойти подальше.

Мы и без лесника легко обнаружили следы Папиной крови у кромки леса. Он несо­мненно был еще жив, потому что на тропе к лесу осталось достаточно свидетельств борьбы. Раз или два мы громко звали его, но лес оставался нем, как сама смерть. Можно ли подыс­кать более верную аналогию?

На следующий день команда следователей из питомника Шредер нашла остатки погре­бального костра. Пепел был разбросан по всей лужайке. Господин питомника Шредер опре­делил, что пятна крови оставлены Папой и только Папой, а найденное прибитым к стволу дуба ухо исключило всякие сомнения. Это злосчастное ухо отдали Кли. Может быть, как раз этот сувенир она всегда и желала получить от Папы. Любимая Матушка заказала специаль­ный медальон, в котором хранила его как реликвию.

Что касается тела, можно было только предполагать, что Динги тщательно захоронили останки. Никто не сомневался (я и сам чуть ли не уверен в этом), что Господа были в состоя­нии воскресить Папу, даже если бы из него наделали гамбургеров.

На месте убийства был сооружен монумент. Он представлял собой скульптуру Гава и мистера Кромсай-Тащи. Под бронзовыми фигурами укрепили металлическую дощечку с надписью:

Была на дощечке и цитата из его романа: «Ах, как блаженно рабство!» Позднее мону­мент был так обезображен Дингами, что страшно вспоминать.

Господа. Позвольте мне сказать несколько слов о Господах.

Возможно, уважаемые читатели возразят, что, мол, нет нужды в моих жалких потугах поднять избитую и так надоевшую тему Господства. Нынче считается хорошим тоном обхо­дить его молчанием так же, как в третьем и четвертом веках нашей эры было не принято го­ворить с незнакомцами о Триединстве. Был ли Сын Божий одной субстанцией со своим От­цом, или только похожей субстанцией, или, может быть, точно такой же субстанцией – считалось вопросом совести каждого человека. Эта аналогия простирается еще дальше, по­тому что Господа были нашими богами, и, хотя их алтари низвергнуты, какая-то легкая аура святости (или нечестивости, что почти то же самое) все еще витает возле мест поклонения и храмов. Когда боги умирают, они становятся демонами и доставляют еще больше беспокой­ства, чем прежде, если не что-нибудь худшее.

Однако поскольку большинство участников дискуссии о первоисходной природе Гос­под не имело, в отличие от меня, опыта непосредственного общения с ними, у меня есть за­конное право заявлять о своем в каком-то смысле апостольском авторитете – уверен, что лишь очень немногие оппоненты позавидуют мне в этом.

Насколько нам дано знать, Господа – это чисто электромагнитный феномен, они созда­ны из «субстанции», которая не есть ни «материя», ни «энергия», а скорее – какая-то потен­циальность того и другого. Это не совсем верно, поскольку я не упомянул нейтрино. Ней­трино – это субатомная элементарная частица со спином +1/2, имеющая нулевые массу и за­ряд. Так вот, Господ, согласно наивысшим авторитетам (из их числа), более или менее точно можно ассоциировать (это зависит еще кое от чего) с этой частицей.

Как прямое следствие столь удивительных свойств частицы, могущество Господ достиг­ло (может быть, следует говорить «достигает»?) масштабов космоса, а их знания – границ все­ведения. Господа были чем-то совершенно неопределенным, но все же чем? О них принято говорить просто как о поле силы (или потенциале силы), по масштабам распространения и ве­личине сопоставимым по крайней мере с магнитным полем Земли. Человечество рядом с ними смехотворно ничтожно, – так зачастую казалось в то время. Так же как для Иеговы в его пер­вые, наиболее антропометрические дни, для них не составило проблемы взять из наших рук бразды правления Землей. Они обладали потенциалом, если не всемогуществом, достаточным для достижения всех наших целей и, как можно предполагать, большинства своих.

Господа в самом прямом смысле слова были непостижимы. Их следовало принимать как таковых и надеяться на лучшее.

Лучшее, на что можно было надеяться, это – Сворка. Несмотря на тысячи написанных томов, ее определения всегда оставались туманными: приливы знания, затопляющего разум; ощущения, которые сродни установлению связи с наиболее трансцендентальными силами вплоть до центра мироздания; полная определенность, какую только можно представить; экстаз и всепоглощающая любовь. Естественно, эффект не всегда был столь широкомас­штабным. Иногда это было не более чем рассеянное осмысление того, что жизнь прекрас­на, – просто отсутствие беспокойства. Но будь Сворка всего лишь транквилизатором, она никогда не смогла бы закабалить человека так, чтобы он полюбил свое рабство.