Танит Ли - Серебряный любовник (сборник)

Тогда он продолжил, все тем же ровным голосом:

– Или ты хочешь, чтобы я подумал, что у тебя завелся какой-нибудь шикарный ухажер, который тебе милее меня? Если нет, скажи, куда ты собралась?

На это она ответила сразу:

– В лес.

Подкрученные фитили ламп в спальне горели розоватым светом. Ни один не погас. Но в ту минуту словно вся комната, весь дом и все поместье за окнами погрузилось в глубокую, черную тьму.

Все эти месяцы он не верил в свои прежние страхи – он почти забыл о них! Но теперь они в ту же минуту вернулись, прыгнули на него, запустили в него свои клыки и когти, размахивая хвостами, и растерзали на куски эту ночь и его покой.

– В лес? Почему? Нет, Фина. Посмотри на меня. И скажи мне правду.

Фина отпустила косу.

Она подняла голову и встретила его взгляд своими топазовыми глазами, и вдруг он понял, что ни у одной женщины, даже в косом свете лампы, глаза так не отсвечивают.

И спокойно, словно рассказывая о ценах на пшеницу, Фина промолвила:

– Дело в том, что иногда мне надо побыть той другой, которая тоже я. Не человеком, а тем созданием, которое ты однажды увидел, когда я вышла из леса, чтобы посмотреть на тебя, – ты тогда ловил рыбу в речке при луне.

Дрожь охватила Мэтта с головы до ног. Он едва видел жену – она словно погрузилась в туман, из которого горели только глядящие на него глаза.

– Нет… – прошептал он.

– Да, – возразила она. – Уж такая я есть. Мне нужно оборачиваться, но не в полнолуние и не в какое-нибудь другое определенное время – это совсем не так случается. Но вдруг, иногда – как другая женщина может безумно захотеть надеть красное платье, или отведать какого-нибудь блюда, или отправиться в гости или в город, – просто так. У меня есть выбор. Но теперь я хочу поступить именно так и сделать это по своему усмотрению.

Мысленным взором он увидел, чего ей захотелось – как другая женщина пожелала бы посидеть в гостях или нарядиться в красное, – Фине захотелось превратиться в горную кошку с черным мехом. В пуму. В оборотня.

– Нет, Фина, нет, нет!

Она ушла от него сразу же: вышла из спальни в маленькую комнату и закрыла дверь. А Мэтт все сидел в резном кресле. Он просидел там до четырех утра, когда ему все равно пора было вставать, чтобы уехать на заре.

Потом он так и не вспомнил в подробностях, что делал в тот день. Скот, изгородь… Хоть Мэтт и справился с делами, вместо него работал словно кто-то другой. К закату он с работниками был на Дремучем перевале, черные леса раскинулись внизу, а дом, в котором они жили с Финой, был далеко-далеко отсюда.

Он и всегда-то о ней думал. Но сегодня он просто не мог думать ни о чем другом.

Мэтт все время спрашивал себя, правильно ли он ее расслышал? Точно ли она сказала то, что он помнит? Или он сходит с ума? Но, хотя он и не мог как следует сосредоточиться на работе, все же на этот счет его совесть была чиста. И слова работников звучали логично и понятно. На что ни посмотри – все как полагается. Солнце поднялось не на севере и садится теперь не на востоке. Значит, он не сошел с ума, да и весь мир тоже. А стало быть, и слова ее были на самом деле. Ему не померещилось.

Он все же задумывался – зачем? Разве это имело значение? Откуда она узнала, что в ту ночь он удил рыбу на реке? Но он с тревогой подумал, что у пумы все чувства острее – может быть, она его учуяла острым звериным нюхом. Она шла по его следу.

Или она просто врет?

Может все это сплошное вранье, чтобы сбить его с толку, запугать – но зачем бы ей это? Она любила его… а может быть, и нет.

Может, она его ненавидит, и все это – ее козни, чтобы от него избавиться, а возможно, даже свести с ума, чтобы отделаться от него.

К закату голова у него раскалывалась.

Ему хотелось только уснуть у огня, чтобы под спиной был твердый утес, а в лицо заглядывали звезды.

Но вместо этого Мэтт дал лошади немного отдохнуть, без всякой охоты разделил с работниками трапезу и снова вскочил в седло. Мужчины посмеялись над ним, но беззлобно. Ведь он с женой и шести месяцев не прожил вместе. Неудивительно, что он рвется домой на ночь глядя.

Лошадь пробиралась сначала по горной тропе, а потом, легким, но твердым шагом, через сосновый бор.

От деревьев уже тянуло осенью, а обмелевшие реки с журчанием текли под гору.

И в каждом лунном лучике, в каждой темной тени чудились ему топазово-зеленые глаза, гибкое четвероногое тело, закругленные уши, острые зубы…

Но он никого не встретил.

Луна только народилась – тонкая, беленькая и изогнутая. Словно кошачий коготь.

Еще три часа скакал он через лес, проезжая под лиственницами, дубами и янтарными деревьями. Наконец он, кажется, уснул прямо на спине своей смирной кобылы. Но лошадь знала дорогу – дорогу домой.

Мэтт приехал домой до рассвета. В спальню он поднимался словно во сне. Он думал, что жена здесь и спит, рассыпав золотые волосы по подушкам. Но ее в спальне не было. И в доме не было никого, а во дворе его встретил только старик Сеф, такой же безразличный, как всегда, и отвел лошадь в конюшню. И нигде ни признака того, что что-то не так. Только кровать была пуста, и когда Мэтт стукнул в дверь маленькой спальни, он увидел, что в ней тоже нет никого. И лег спать в маленькой комнате.

Проснулся он за полдень – все шло своим чередом. И когда он спустился, Фина была в гостиной, она помогала одной из служанок чистить серебро, и обе смеялись. Фина приветствовала его, казалось, беззаботно, подошла поцеловать в щеку и только тогда прошептала: «Не расстраивай девушку. Притворись, что все хорошо». Так он и сделал. И, позавтракав, отправился в поля.

После этого они с Финой не встречались до самого ужина.

С ним в дом пришло молчание. Оно сидело за столом как третий лишний. Когда слуги ушли, за столом остались трое – он, Фина и молчание.

Наконец Мэтт подал голос:

– Что мне делать?

Он обдумал все возможные реплики – мольбы, угрозы, даже насмешки. Он мог сказать, что она его одурачила, потому что он ей доверял.

Но он сказал только:

– Что мне делать?

Она ответила сразу:

– Пойдем со мной сегодня ночью.

– Пойдем?

– Пойдем, сам увидишь. Ах да, – добавила она. – Ты ведь в обморок не упадешь, а, Мэтью Ситон? И не убежишь? Надеюсь, ты этим по-книжному, по-научному заинтересуешься. Правда?

– И я увижу, как ты превращаешься…

– Как я превращаюсь в другую себя.

– О боже, – только и выдавил он, опустив взгляд на тарелку с почти нетронутым ужином. – Это правда?

– Сам знаешь, что да. Иначе зачем вся эта суматоха?

– Фина… – начал он. И опустил голову на руки.

Наконец-то она подошла и положила ладонь, прохладную и сильную, на его горящую шею. Как по-человечески легла на кожу ее тонкая рука со шрамами и мозолями – человеческая, знакомая, добрая рука.