Танит Ли - Серебряный любовник (сборник)

Когда я вышла из спальни, четверо красивых молодых мужчин в щеголеватой будничной одежде, с длинными волосами, убранными в хвосты, стояли рядом с ВУ. Они смеялись. Только на Блек Чессе не было искусственного коричневого загара. Полагаю, он сходил за чернокожего, если не вглядываться особо пристально в эту безукоризненную, лишенную пор кожу. Да, все казалось настолько реальным.

Чувствовала ли я хоть что-нибудь? Я не знаю. Наверно, я чувствовала себя подавляюще одинокой.

Затем Верлис повернулся, подошел ко мне и легко поцеловал в губы.

— Береги себя, Лорен.

Он прощается.

Загорелый мужчина с лакировано-черными волосами и длинными, восточного типа глазами заговорил за спиной Верлиса. Все их голоса музыкальны. Даже во сне хочется внимать им. Независимо от того, что они говорят.

— Она одна из тех, что были в поезде, — сказал Голдхоук.

Верлис, продолжая смотреть на меня, не оборачиваясь, переспросил:

— О чем ты, Джи [45] Gee — уменьшительное от Goldhawk, прозвище Голдхоука. ? Какой поезд?

— Местный надземный, в прошлом месяце.

Я подумала: «Зачем они разговаривают? Они точно могут общаться каким-то другим, механическим, внутренним способом. Если абстрагироваться от случаев общения с людьми, зачем, даже в сценарии подобной угрозы, произносить слова вслух?»

Верлис ответил ему:

— Я не уверен, что понимаю тебя, Джи.

— Зато она понимает. Женщина.

— Ты понимаешь, Лорен? — тихо спросил у меня Верлис.

— Поезд, — сказала я. — Он сошел с рельс. По крайней мере, мне так сказали. Я мало что помню. Сильно ударилась головой. Все произошло очень быстро.

— Она была в том же вагоне, — продолжал Голдхоук. — Она помнит.

Я перевела взгляд на него.

— В каком вагоне? — задала я вопрос. — Какое тебе дело до этого? Я пострадала. А в чем твоя проблема?

Будто все мы одинаковы, семья, спорящая о чем-то…

Но:

— Ты помнишь меня, — настаивал Голдхоук. Его лицо будто живая маска. — Кикс. Меня. В том вагоне, где была ты.

Нет, мы не одинаковы. Нет здесь семейственности.

Мне не нравилось смотреть в черно-зеленые глаза Голдхоука. Я знала, что прекрасно помню эпизод насилия перед тем, как поезд сошел с рельсов. (И во сне я тоже много думала об этом. Я размышляла, стало ли причиной аварии принудительное открытие дверей. Или же были какие-то краткие дополнительные инструкции, отправленные по центральной силовой артерии золотым роботом роботу двигателя?)

Ну и что. Мы все были в одном вагоне. Я не помню, — упрямо повторяла я. Я затопила свое сознание пустым ничто .

Верлис опустил свою ладонь мне на руку, теплую и уверенную ладонь, будто добрый отец, которого я никогда не знала.

— Оставь, Джи, — сказал он. — Она же сказала тебе: у нее было сотрясение. Да, такое случается. Она не помнит.

— Мы оба знаем, что помнит. Она умна. Я бы предпочел, чтобы она прошла химический тест на то, что она вспоминает, а что нет, — говорил Голдхоук.

Мои внутренности заколол холод.

Верлис ответил:

— Хватит.

И теперь это был приказ. В этом нельзя было сомневаться. Я поглядела на него, затем снова на Голдхоука, который едва заметно опустил голову. Он сказал:

— Хорошо.

— Лорен, — снова заговорил Верлис, легко, как только что целовал, — мой особенный спутник тут. Понятно? Что бы она ни сказала, все в порядке.

— И тебе лучше послушаться, Джи, — мягко добавил Блек Чесс.

Голдхоук:

— Ага, Верлис. Ладно.

Тогда заговорил Копперфилд, улыбаясь мне своей неотразимой улыбкой молодого мужчины:

— Приятно познакомиться с тобой, Лорен.

— Привет, Лорен, — сказал Блек Чесс. — Отличная квартира тебе досталась.

Неожиданно, всего на пять секунд, это превратилось в вечеринку.

Но вот уже, все четверо, они двинулись к входной двери.

Особенный спутник . Имелся в виду клиент?

Стройные и равные, они отворили дверь и вышли: Голдхоук молча; Копперфилд — посылая мне воздушный поцелуй на ходу, игривый, скорее походящий на К-З; Блек Чесс — пантера, которая замерла, оглядывая проход снаружи, профиль выточен из камня.

Последним выходил Верлис.

Он ничего не сказал, но его глаза задержались на мне. Они объяли меня всю. Этот взгляд мог означать что угодно, и я не могла прочесть его.

Никто из нас не заговорил. Дверь закрылась.

Все в моей голове спуталось. Зажатое в стиснутом кулаке, двадцатичетырехчасовое кольцо впилось в кожу. Я почувствовала это, будто тиски.

Никакой опасности. Не теперь. Только его нечитаемый взгляд, направленный на меня. Я была его особенным спутником тут. Что он имел в виду под этим «тут»? Округ Россия? Мир человеческих существ?

Когда я проснулась, был рассвет, как и во сне, но его уже не было. Он ушел, пока я спала и видела сны, он покинул меня.

Повернув голову, я увидела цветок на подушке; темно-красная роза. Я опустила на нее руку, гадая, создал ли он ее из своего тела, как одежду или кольцо во сне. По ощущениям, это была роза: лепестки, стебель, одинокий и подрезанный шип. Без запаха.

И что же побеждает в схватке между гневом, опасностью и любовью?

Любовь.

Опасность и злоба повсюду. Любовь же — редкость, драгоценный камень, погребенный в сердцевине рудника, аванпост Господа.

Вернувшись в «Кафе Чехова», с розой, приколотой к воротнику, я увидела, как мужчина за стойкой припоминает меня. Он улыбнулся и чуть поклонился. На мне были новые джинсы и неплохая рубашка, купленные неделю назад на персональную карту I.M.U. У меня тоже была карта.

— Сегодня сами по себе, да?

— Боюсь, что так.

Я заказала коффин и пончик, и мужчина оставил стойку на кого-то, сам принес заказ на мой столик.

— Как дела у вашего друга? — спросил он у меня. Я знала, что он спросит.

— Он в порядке.

— Как давно вы знакомы? — задал новый вопрос мужчина.

— Кажется, будто вечность.

— Ах. Я подозревал, что между вами что-то есть. Его мать, как он мне рассказал, родом из окрестностей Венеции. Приятно услышать такую хорошую итальянскую речь. Но он чудесный молодой человек. Я видел подобные лица на величайших статуях классики, и на картинах — вроде работ Леонардо.

— Он очень красив, — согласилась я скромно, прибывая в близких отношениях с эталоном красоты.

Мужчина поверил в мою застенчивость и, продолжая улыбаться, оставил меня наедине со своим завтраком. Я не смогла съесть пончик, справилась только с четвертью, — он застрял у меня во рту и в горле как ком сахаристой марли.

Ну и зачем я пришла сюда? Попробовать заново пережить вчерашний день? Или проверить этого человека, убедиться, что Верлис действительно одурачил его. Как наивно с моей стороны хоть на минуту заподозрить обратное.

Он умеет лгать. Даже о матери. Чтобы доставить удовольствие, возможно, это так и осталось главной мотивацией, — ведь несомненно, что этот итальянец был очень рад встретить земляка. Символ МЕТА на карте Верлиса ничего не значил. В конце концов, он есть и на моей карте.