Сергей Герасимов - Бескровная охота

– Кто ты? – спросил Алекс шепотом.

– Я твой страшный враг. Сейчас я внутри тебя. Теперь тебе некуда от меня деться.

– Кто ты? – повторил Алекс.

– Я объясню тебе это за минуту до того, как ты умрешь, – сказал голос, – если только ты раньше не вспомнишь сам.

Дерево все еще продолжало его держать, но теперь оно изменило форму: втянуло большинство ветвей и стало более округлым и компактным. А также исчезли все листья. Через несколько секунд подоспел Охотник. Рядом с ним был другой человек, точнее, не-человек, сейчас почти не притворяющийся человеком. Лицо вируса странно, неуловимо изменилось, изменилось лишь слегка, но, тем не менее, стало таким, каким никогда не может быть человеческое лицо. Лицевые кости текли, как смола в жаркий день.

– Почему ты не остановил его вовремя? – спросил вирус.

– Я не думал, что он будет поджигать, – ответило дерево, у которого осталось уже всего четыре ветви, обвившиеся вокруг пленника. Я почувствовал запах химиката, но я не видел огня.

– Как ты мог не увидеть огонь?

– Это бесконечная спичка, – объяснил Охотник, – она невидима в темноте.

Вирус повернулся к нему.

– Почему он это сделал?

– Не понимаю.

– Вы умрете, – сказал вирус, – вы умрете потому что вы виноваты. Мне жаль, что ваша миссия останется невыполненной.

– Но, может быть, наша миссия важнее?

– Она действительно важнее, в тысячу раз важнее, – согласился вирус. – Но, как ты знаешь, мы слушаемся чувства, а не разума, и наша мудрость именно в этом. Мое чувство говорит, что вы должны умереть. Значит, разум должен подчиниться.

Лора больше не жила в лесу. Она поселилась на квартире у Иваныча, который оказался не столь уж противным типом, хотя приятного было и мало. Сейчас Иваныч целыми днями сидел в своем кабинетике и что-то писал. Но вопрос Лоры он ответил, что пишет свое поэтическое завещание. Ночами он плакал вслух и пил крепчайший кофе. По утрам цвет его лица был почти травянисто-зеленым. Днем кофе заменялось пивом. Пива Иваныч пил столько, что бегал в туалет каждые пятнадцать минут. Все стены в его комнатах были увешаны фотографиями обнаженных и полуобнаженных старушек. Кажется, что женщины младше пятидесяти его действительно не волновали.

За ту неделю, которую Лора провела с ним, Иваныч значительно отупел. Настолько, что порой уже не был способен поддерживать простой разговор. Временами, однако, на него еще находили периоды просветления, и он разговаривал почти нормально. Остальных людей Лора могла видеть лишь из окна, да еще слышала их вопли за стеной. Ни то, ни другое не радовало. Люди орали все больше, а говорили все меньше. Их крики все сильнее напоминали вопли больного животного. Мелкие и большие драки на улицах стали обычным делом. Все больше пьяных и изувеченных залеживались на улице до утра, а утром, прийдя в себя и охладившись в серебристых росах, уползало восвояси. Молодежь вываливалась на улицы вечерами, била друг другу морды, а также била уцелевшие стекла нижних этажей, щупалась, задирала юбки и активно пыталась размножаться на заплеванных скамейках и под ними. Мусор на улицах давно никто не убирал, и он утаптывался слой за слоем, к восторгу археологов будущего тысячелетия, если только оно наступит. Елочки подросли и теперь были примерно по пояс взрослому человеку. Своей совершенной геометрической формой они напоминали направленные контуры антенн. К концу недели Иваныч стал слегка заикаться. Последний из его светлых дней случился в пятницу. Тогда он и разговаривал с Лорой в последний раз.

Он вернулся с утренней прогулки, сел за стол и положил голову на руки.

– Что случилось, папаша? – спросила Лора.

– Заткнись, мусорник.

– На себя посмотри, – парировала она.

– Зато я не железный.

Бессмысленный разговор вроде этого уже был не в новинку, и Лора собралась уйти на кухню, чтобы подзарядить свои аккумуляторы. Но здесь Иваныч изрек что-то разумное.

– Сегодня на улице я видел старуху, – сказал он, – и я понял, что наша смерть близка.

– Не сгущай краски, – ответила Лора.

– Я ничего не сгущаю. Ей было лет семьдесят. Она стала на четвереньки прямо посреди улицы, задрала юбку и с наслаждением выпускала газы. Я видел блаженство на ее лице. Ее задница была землистого цвета, с синевой, бугристая, обвислая, плоская, просиженная.

– А что остальные? – спросила Лора.

– Никто не обратил внимания.

– Тогда точно каюк, – ответила она и пошла на кухню.

Иваныч заперся в своей комнате и больше не выходил. Когда он не вышел на следующий день, Лора забеспокоилась. Впрочем, были и другие причины для беспокойства. В тот день перестали работать последние теле и радиоканалы. Газеты не выходили уже давно, даже самые желтые листки. Этой же ночью отключилась и телефонная связь. Городской транспорт не ходил уже не дели две, но теперь на улицах не осталось и частных машин. Порой проползали лишь пустые биомы, с открытыми дверцами, приглашающие пассажиров. Популяция биомов существовала во всех городах независимо от людей. Эти удобные автомобильчики были устроены так, что имели мужской и женский пол и были способны к самостоятельному размножению, напоминающему размножение животных. Система размножения делала их несколько тяжеловатыми, это точно, зато они ничего не стоили и всегда были под рукой. Примитивный мозг биомов был занят лишь одной проблемой: как бы найти пассажиров и как бы доставить им побольше удовольствия. Из-за смешения квази-генов при размножении биомов молодые биомчики обычно рождались разноцветными и очень красивыми. Сейчас машины страдали: никто не пользовался их услугами.

Сутки спустя Лора вошла в кабинет на верхнем этаже, где обычно закрывался Иваныч. Случилось то, чего она и ожидала: хозяин был давно мертв, он, скорее всего, наглотался таблеток. На столе лежало его краткое поэтическое завещание.

Козлов так много в мире, блин! А я из них совсем один. Совсем один, из них один, но никого мы не виним.

– А про старушек мне понравилось больше, – ответила Лора уже несуществующему собеседнику. Где-то он сейчас и слышит ли?

К счастью, елочки на нее совершенно не влияли. Она не замечала за собой никакой особенной тупости. В следующие два дня людей на улицах стало значительно меньше. Все это время Лора провела в полном одиночестве, а одиночество, как известно, заставляет думать. И она думала. В первый раз ей пришло в голову, что можно бы что-нибудь и предпринять. Елочки ведь не железные.

– Елочки ведь не железные, черт! – сказала она вслух, – их можно повыдергивать!

Почему бы и нет? Ведь выкопал же Иваныч одну из елочек, чтобы пересадить ее в горшок. Почему нельзя уничтожить их все?