Яцек Дукай - Экстенса (сборник)

Пуньо спит, но в то же время он в полнейшем сознании. Он спит, потому что ему заразили кровь, а сознание сохраняет потому, что еще раньше ему заразили разум, ворвались внутрь его головы, отбирая способность погрузиться в такое — сколь человеческое — состояние бессознательности. Это запрещено. Потому-то и этот наркоз до конца его не отключил. Правда, большинство раздражителей до него не доходит, мыслями же Пуньо дрейфует в прошлом — хотя, наиболее правильным было бы утверждать, что на самом деле он спит наяву. А вот в этом он всегда был по-настоящему хорош. Производимые им мечтания всегда были высочайшего качества, люди дивились его барочным обманам и по-детски алогично раздутым конфабуляциям. А потом он насмотрелся видео Милого Джейка, и его мечтания одичали, только он всегда мог в них сбежать. Но именно сейчас он был лишен умения создания личных альтернативных будущих, у него осталось только прошлое. Им бы хотелось забрать и его, но те, у которых его и вправду забрали, как-то странно скривились — так что с этим успокоились, пошли на компромисс. Фелисита как-то сказала ему, что на самом деле минувшее время не столь важно, необходимо, чтобы он сконцентрировался на настоящем — вот только на чем ему концентрироваться теперь? По его разуму шастают спущенные с поводков мысли, и, накапливаясь, эти ментальные броуновские движения вызывают случайные замыкания в мозговой коре: время от времени голова Пуньо самовольно дернется, затрепещут пальцы, прервется дыхание, дернется, схваченная псевдосудорогой нога. Фелисита присматривается ко всему этому со своего места возле водительского отделения. Охранник размышляет о ней: — Интересно, в те моменты она закусывает нижнюю губу или закрывает глаза?. Она же думает про Пуньо: — Никогда у него не будет детей, тебя стерилизуют. А Пуньо, Пуньо всего лишь тело, что трясется на носилках словно мертвая мясная туша. Вот если бы поднял веки. Но не может, ведь они у него зашиты. Охранник думает про Пуньо: — Бедный пацан. Фелисита думает об охраннике: — Ненавижу их. А сам Пуньо словно предмет. До него дошло до нераспознаваемости смикшированное эхо грома, но у него совсем другие ассоциации: отдаленная пулеметная очередь.

— Слышишь?

— Это Цилло чистит Эльдорадо.

— Говорили, что Цилло приговорили.

— Откупится, откупится.

Вы сидели на самой вершине не до конца разрушенной стены старой фабрики, на самой окраине трущоб; был вечер, близилось ваше время. Домино угощал тебя арахисом из украденной с лотка банки. У Домино имелся самый настоящий пружинный нож, похожий на нож Хуана. Через час вы договорились напасть на клиента одной знакомой городской бляди. Клиент этот окажется человеком Барона и застрелит Домино, тебе же выбьет несколько зубов и распорет скулу — но пока что Домино жив, ваше время еще не пришло: вот вы сидите и ведете ночную сказку Города.

— Родился он за стоком, вон там, где теперь Свиноматки. Точно так же, отца он не знал, а мать его зарубили, а может и сама отбросила коньки от передозировки. Точно так же, по ночам шастал по Кварталу. А вот теперь, ты только глянь, кто он теперь, на какой тачке ездит, где живет, сколько может собрать стволов, а сколько телок по одному только слову. А было это так: он свистнул четыре бумажника подряд у лохов в кабаке, а там сидел и все это видел Серебряный Горгола. Ну, выходит за ним, хватает Цилло и говорит: «Хорош, малыш, очень хорош, теперь будешь работать на меня». Ну, и забирает его к себе. И Цилло работает на Серебряного Горголу. А Горгола видит, что Цилло самый клевый. И говорит ему: «Держи, Цилло, пушку, пойди и убери мне того-то и того-то, потому что остохерел мне, мать его ёб». Ну, Цилло идет, и мужика нет. Горгола доволен, и Цилло теперь про бабки не думает. Ну, а потом случается такое дело, и Цилло гасит Горголу, и теперь его называют Золотым Цилло. А родился он — ну, вон там вот, за склоном…

Время. Вы соскочили со стены, не спеша направились к Кварталу. Домино тем самым ножом, своим амулетом, талисманом.

— И вот ты только представь, — совершенно размечтался он, — только представь…

— Представь, Пуньо, что ты выходишь в коридор. Коридор очень длинный, ты даже не видишь его конца, пол в нем из гладких, холодных стальных плит, стенки выложены кафельной плиткой; окон нет, зато множество дверей; потолок покрыт ярко светящимися лампами, так что в этом коридоре очень светло. Ты идешь, слышишь лишь собственные шаги. А ты все идешь и идешь. Вдруг, двери, метрах в десяти перед тобой, неожиданно открываются. — Темнокожий доктор прервался, но не оторвал от тебя взгляда; Девка, сидящая в уголке на пластмассовом стуле, с безразличным видом просматривала распечатки из машин, которые сегодня утром делали тебе больно. — Ты смотришь, но из них никто не выходит. Ты подходишь ближе. И только теперь замечаешь это. Для этого опускаешь взгляд: вниз, на пол. У него нет ни ног, ни рук, он не умеет говорить, он слепой, и все это с рождения. Одно туловище. Он выползает из дверей и движется по этому полу к тебе. Пуньо? Пунь-о? Ты целуешь его, Пуньо, склоняешься и целуешь.

От пластырей, которыми к твоему телу приклеили холодные концовки различных устройств, у тебя раззуделась кожа. Тебе трудно сконцентрироваться на словах высокого негра, хотя его английский язык максимально примитивный, и тебе не нужно напрягаться, чтобы понять, что он тебе говорит. Впрочем, неважно. Все это враги, враги.

Доктор вздохнул, поднялся, глянул на Девку; затем подошел к высокому окну, выходящему на окружающий школу дикий осенний парк, постоял возле него минутку, затем вышел из комнаты, тихонько прикрывая за собой пластиковую дверь.

Девка зевнула и бросила бумаги на стол.

— Устал?

— Отвалите от меня.

— Так только сначала, Пуньо; должны же мы познакомиться.

— Что вы тогда дали мне выпить? Почему я ничего не помню?

— Это такие тесты, проведения которых ты помнить не должен.

— Ебаная школа…

Женщина засмеялась.

— Наша школа совершенно исключительная, и учим мы в ней совершенно необычным вещам. Увидишь, увидишь. Как-нибудь… ты даже, может, станешь знаменитым.

— Не хочу я быть знаменитым, буркнул ты, злясь на то, что дал втянуть себя в разговор.

Она погасила улыбку, начала разыскивать сигареты по карманам.

— Мы научим тебя, чего ты должен хотеть.

Ты же начал срывать с себя датчики. Девка пожала плечами.

— Может ты и прав. На сегодня хватит. Отдохни. Остальные тесты по аперцепции, системе выделения и linguaquesto засчитаем завтра. А математические тесты — как-нибудь при случае, — она закурила. — Одевайся. Я покажу, где ты будешь жить. С коллегами познакомишься. Правда, слишком много у тебя здесь их не будет.