Сергей Герасимов - Часть той силы

– Нет, вряд ли, – не согласилась Рита сама с собой. – Я, например, обожаю бильярд. И в моих снах всегда множество бильярдных столов. Не может быть, чтобы кто-то построил мир, в котором так много бильярдных столов.

– Значит, ты сама его и построила, – сказал Ложкин. – Ты любишь бильярд, а твоя любовь поэтому строит миры, где много бильярда, вот и все. Должен же кто-то быть богом, в конце концов, так почему бы не ты?

Она задумалась, отвернулась от окна, положила газету и наморщила лоб.

– Но мне ведь снился кошмар! То, что я видела сегодня, создано не любовью, а моей виной. Если я сотворила такую вселенную, то лучше бы я вообще не рождалась на свет.

– Да не обращай внимания. Я просто сказал чепуху.

– Само собой, как всегда. А что снилось тебе?

– Как ни странно, но тоже превосходный кошмар. Дело было так: я убил девушку, а ее брат и жених решили убить меня. В плане мести. Накачали наркотиками, запихали в машину и пустили по льду озера к полынье. Ужасная погода, льет холодный дождь, я убийца, и меня казнят. Представь, никакого спасения быть не может. Сплошная глушь, и приближается ночь. Жить осталось мне только несколько минут. И главное, я оказываюсь таким негодяем, что убить меня на самом деле нужно. Просто необходимо, сам бы такого себя убил, если б встретил. Я даже помню, как их звали, не помню только имени девушки.

– О! И что дальше?

– А ничего. Проснулся на самом интересном месте. От того, что солнце било прямо в глаза. Ночью я сбросил одеяло и замерз, поэтому снилась зима.

– Как их звали? – спросила Рита.

– Убийц? Брата девушки звали Рустамом. Урод, я скажу тебе, был отменный. Хорошо, что сон это всего лишь сон. В жизни не знал никого с таким именем. И, что особенно интересно, этот сон я уже вижу в четвертый или пятый раз. И каждый раз мне показывают следующую серию. Можешь себе такое представить? Дай мне газету.

Он прочитал короткую заметку, но не нашел в ней ничего нового.

– Ты долго жил там, в Еламово? – спросила Рита, подошла к зеркалу и стала неторопливо расчесывать волосы.

– Жил там лет до восьми, а потом приезжал каждое лето, на пару месяцев. Уже давно не был, но до сих пор тянет. Это родина, не большая и общественная, как платный туалет, а настоящая. Каждый год мечтаю вернуться, заехать хоть на недельку, но не до того. Поначалу там оставалось много родни, а теперь живет только дед, и тот скоро умрет. Ему уже за восемьдесят. Крепкий старик, но начал слабеть умом.

– Впал в детство, да?

– Считает себя колдуном или шаманом.

– Ну, сейчас это модно, – сказала Рита и поморщилась, потянув расческой спутанные волосы, – сейчас это даже хорошо. Можно деньги зарабатывать. Он лечит кого-нибудь?

– Не имею понятия. Кстати, недавно он звонил и обещал приехать в четверг.

– Какой сегодня день?

– Четверг.

– Оптимальненько, – ввернула Рита свое любимое словцо. – Если он колдун, то пусть выведет мне бородавку на шее, твой сумасшедший дед.

Дед действительно приехал в тот же день, еще до того, как они закончили завтракать. Несмотря на жару, он был в плаще. В правой руке он нес большую сумку, а левую держал в кармане.

Дед вошел в комнату и расположился за столом. Он выглядел старым, таким старым, как никогда раньше. Прошло девять лет со времени его последнего приезда, значит, сейчас старику должно быть восемьдесят два. Но в тот день дело было не только в возрасте.

– Я что, просил тебя на меня пялиться? – негромко, но жестко сказал дед. Дед всегда был тем человеком, которому подчинялись с полуслова.

– У вас же кровь на лбу, – сказала Рита. – Я подумала, что надо бы…

– Женщина пусть уйдет, – сказал дед. – У нас будет семейный разговор.

– Куда это я должна уйти?

– Домой. Насколько я понимаю, ты живешь в соседней квартире, а к моему внуку приходишь только, чтобы переспать. Поэтому уйти тебе будет нетрудно.

– Полегче, пожалуйста, – сказал Ложкин. – Это все же моя жизнь, и влазить в нее никто не будет. Даже вы. При всем моем уважении.

– Да неужели? – ухмыльнулся дед.

– Как он со мной разговаривает? – возмутилась Рита.

Дед сделал такое движение рукой, будто бросал в нее щепотку соли. Рита сразу поперхнулась и замолчала.

– Ты сейчас просто уходишь, – сказал он, – иначе вместо одной бородавки на шее у тебя вырастет три.

– Ты никуда не уйдешь, – сказал Ложкин.

– Да пошли вы все к черту!

Дед продолжал сидеть молча и неподвижно, ожидая, пока Рита уйдет. Наконец, замок щелкнул и он впервые пошевелился.

– Кровь на лбу? – сказал он. – У меня не только кровь на лбу. У меня выбиты четыре зуба и сломана рука. Если честно, то еще отбиты почки, печень и имеется отличное сотрясение мозга. Такое, что ты на моем месте уже давно был бы трупом. Смотри.

Дед уверенным движением вытащил правой рукой левую, закатил рукав зеленой рубахи, и Ложкин с отвращением и почти с тошнотой посмотрел на страшно раздувшееся синее предплечье, неестественно изогнутое, с кожей, из-под которой явно выпирал осколок кости.

– Видел?

– Это серьезно. Вам надо в больницу.

– Да в гробу я видел твою больницу, – ответил дел. – Это все равно уже не заживет. Лучше принеси выпить за встречу. Возьмешь у меня в сумке, там есть пузырек. Не забудь стопки и графин. Из бутылки наливать не будем, пока я жив.

Дед вздохнул, поднял на Ложкина живые молодые глаза, такие же молодые, как и раньше.

– Это все ерунда, малыш, – сказал он, – просто встретил в поезде двух – трех хулиганов, которые не захотели уступить мне дорогу.

Затем они выпили, как всегда при встречах, выпили из желтого фамильного графина. Дед уверенно разливал жидкость в микроскопические стопочки, а Ложкин наблюдал, как стопки наполняются до самых краев, так, что больше ни капли в них не помещалось. Этот фокус с наливанием до самого края восхищал Ложкина еще в детстве, годков с четырех, когда он впервые увидел фамильный графин, появлявшийся только на семейных праздниках и встречах гостей. В то время семья была велика, а дед был таким же, как и сейчас, большим и очень властным человеком, иногда несправедливым до слез и всегда страшным. Его боялись даже животные, – даже чужие собаки никогда на него не лаяли. Дед до сих пор оставался главой семьи, хотя семьи больше не существовало. Впрочем, семья Ложкиных жила независимо от людей: люди появлялись и уходили, рождались и умирали, уезжали в дальние страны, бывали прокляты и отвергнуты, порою сами забывали семью, которая все равно оставалась все той же, неизменной, нерушимой, почти волшебной семьей Ложкиных, и, казалось, что она останется жить даже тогда, когда ни одного из Ложкиных не останется на свете.

Они выпили и съели разную мелочь, залежавшуюся в холодильнике; дед, как всегда, ел очень мало, оставляя свое тело сухим и сильным, напряженным и, как помнил Ложкин из детства, твердым, как железо. Раньше дед был невероятно, нечеловечески силен, так что хулиганов, которые не додумались бы уйти у него с дороги еще лет десять или пятнадцать назад, можно было лишь пожалеть; они поели, и дед спокойно сообщил Ложкину, что скоро умрет.