Сергей Герасимов - Единоборец

– Вы нас спасли! – восклицает он.

Клара выдергивает руку и отталкивает его. Карлик насупливается обижено.

– Я всего лишь хотел поблагодарить, – говорит он.

В этот момент включается эскалатор. Мы подходим к движущейся лестнице и, и я вижу, как вверху зажигаются огни. Цепочка оживающих огней бежит вверх и вверх, уходит на такое расстояние, что ее конец становится невидим. Все в порядке. Нам в эту сторону.

Пару часов спустя мы оказываемся на одном из живых ярусов. Людей немного, но достаточно, чтобы мы не привлекали внимания. Клара прикрывает лицо платком. Подходит поезд и выпускает группу людей. Карлика уже нет с нами.

– Мы садимся? – спрашиваю я.

– Нет, – отвечает она. – Мы уже на месте.

Ей трудно говорить, и слова неразборчивы.

– Ты позволил ко мне прикоснуться, – добавляет она.

– Карлик не представлял опасности.

– Не позволяй никому ко мне прикасаться. Больше никому. Это приказ.

Через некоторое время мы оказываемся на поверхности. Мы все еще в городе, я не могу сказать где. Наверняка это все еще Москва, которая проглотила и переварила все города километров на четыреста от своего центра. Стандартные тридцатиэтажные спальные корпуса. Чистое зимнее небо светится глубокой предрассветной синевой, и серые бетонные стены кажутся в этом сиянии голубыми. В одном из черных квадратов окон я вижу зеленые светящиеся цифры часов и сверяю их со своим внутренним временем (у меня есть встроенный органический таймер, не лучшей модели, который иногда отстает). Пять минут шестого. Скоро рассвет. Я совсем не спал этой ночью и уже начинаю ощущать усталость.

– Когда это кончится? – спрашиваю я. – Когда мы придем?

Она останавливается. В ее глазах ужас, который никак не вяжется со спокойствием спящей улицы вокруг нас.

– Это был он, – говорит Клара.

– Кто он? – спрашиваю я.

– Карлик. Это был он. Он ко мне прикоснулся. Он специально бросился ко мне.

Она поднимает ладонь руки к своим глазам и внимательно смотрит на нее. Я смотрю тоже. Ничего особенного. Пальцы слегка припухли. Возможно от мороза. Сейчас не меньше, чем шесть градусов ниже нуля. Или семь. Довольно зябко. Рукавички бы не помешали.

– Ты уверена? – спрашиваю я.

– Абсолютно. Это вошло в мою руку.

– Что вошло?

– Некогда объяснять. Оно уже болит. Скоро это будет очень больно. Мы должны успеть.

– Что успеть?

– Хорошо, что это всего лишь рука. Ты должен ее отрезать.

– Без проблем, – говорю я. – Потом мы вставим хорошую большую батарею, и рука отрастет заново. Надеюсь, здесь поблизости есть круглосуточные аптеки, где можно купить хирургический набор?

– Есть, – отвечает она. – Аптеки есть. Проблема в том, что я не умею отключать боль.

– Неужели до сих пор есть люди, которые не умеют отключать боль?

– Да. Как видишь, встречаются. В моем теле нет никаких дополнительных устройств. Никакой механики. Я на сто процентов биологична, как будто родилась минуту назад.

Я не совсем верю ее словам. Если бы это было так, медуз бы не тянуло к ней, как магнитом.

– Серьезно? – спрашиваю я.

– Серьезно.

– Тогда мы должны купить обезболивающее. Хотя бы что-нибудь.

Довольно быстро мы находим аптеку. Приходится долго стучать, прежде чем мегера в белом халате с алым крестом на левой груди открывает нам дверь. Вид моей спутницы достаточно красноречив; мегера кивает головой, поправляет очки и направляется к прилавку.

– Где это она так ушиблась? – спрашивает она.

Разбила оконное стекло, – отвечаю я. – Упала и разбила стекло головой.

Мегера смотрит на меня оценивающе. В байку о разбитии стекла головой, она, разумеется, не верит.

– Ну подрались, мы подрались! – кричу я. – Я не выдержал и бросил в нее пепельницу. Она схватилась за нож. Я вырвал нож и ударил ее в щеку. Хотел ударить в глаз, но не попал.

На этот раз объяснение подходит.

– Вам хирургический набор? – ледяным тоном спрашивает она.

– Пожалуйста, стандартный, шестой номер, – отвечаю я.

– Вы уверены? – недоумевает мегера. – Вы бы лучше обратились в больницу.

– Шестой номер, – повторяю я. – И обезболивающее. Четыре ампулы квадрокаина.

– Не дам без рецепта.

Она действительно не даст. Время от времени до аптек докатывается очередная волна борьбы с наркоманией, тогда начинают запрещаться все лекарства подряд, вплоть до самых безобидных. Хотя ни один, даже самый отпетый гений, не сумеет применить квадрокаин в качестве наркотика.

– Хорошо, – говорю я, понимая, что спорить здесь бесполезно. – Тогда давайте мне обычный новокаин.

– Много? – спрашивает она.

– Примерно ведро.

Ведро я, конечно, не беру, мне достаточно двух литров раствора. Кроме этого я приобретаю несколько самых больших, сорокакубовых, шприцов. Придется работать как в каменном веке. Продавщица смотрит на меня, как на сумасшедшего. Но никакого криминала в моих действиях нет, иначе Фемида уже вмешалась бы в процесс.

Она отпускает нам хирургический набор и лекарства, запирает за нами дверь. Напоследок крутит пальцем у виска.

– Теперь надо найти удобное место, – говорю я. – В принципе, подойдет все, что угодно.

Клара молчит. Ее лицо очень бледно, и выглядит она гораздо хуже, чем несколько минут назад.

– Тебе больно? – спрашиваю я.

– Делай это скорей, иначе будет поздно.

Я беру ее руку и ощупываю. Примерно до уровня кисти, или чуть выше, она заметно опухла и стала жесткой. Что же, будем ампутировать по локоть.

– Будем ампутировать по локоть, – говорю я. – Но я должен знать, с чем имею дело. Если оно разносится с кровью, то резать бесполезно.

– Оно не разносится с кровью. Я чувствую, как оно ползет внутри меня.

– Тебе повезло, что малыш не поцеловал тебя в щечку, – говорю я. – Пришлось бы отрезать голову.

Подходящее место я нахожу без труда. Для меня главное, чтобы было поменьше зрителей. К счастью, сейчас еще очень рано, слишком рано даже для девочек, выгуливающих собак. Я выбираю в парке две скамейки со столиком посредине и раскладываю инструменты. Стерильность меня не волнует. Максимум через несколько часов мы вставим батарею, и все будет в порядке. Я надеюсь, что Клара все-таки доведет меня до цели, где бы она ни была, и какой бы она ни была. А если не доведет, я все равно достану батарею, и хотел бы я посмотреть на того, кто сможет меня остановить. Я почему-то принимаю это дело близко к сердцу. Не могу сказать, что я в восторге от этой дамочки, но все-таки, я не позволю ей умереть. Умирать и курице не хочется, тем более человеку. Смерть – это слишком серьезная цена. В мире нет такой вещи, за которую стоило бы так платить.

– Смотреть будешь? – спрашиваю я. – Или закроешь глаза? Зрелище не из приятных, зато интересно.