Вивиан Итин - Урамбо [Избранные произведения. Том II]

Желаньем неизведанных сокровищ.

Немой, как дервиш кончивший намаз,

Как зачарованный одной дилеммой

Иль словно лань, огнем змеиных глаз,

Я любовался грозной диадемой

Нежнейшее венчающей из тел.

И так стояли человек и демон.

Томился дух. За мигом миг летел,

Но не менялась часовая хорда.

Я молча улыбался и смотрел

Все более бестрепетно и гордо…

И, вдруг, в змеином взоре, вспыхнул страх,

И все затмил, как боль в душе аккорда.

То было нечто, словно слизь в морях,

В лазурных безднах — бледные гротески…

Я отвернулся. Тень легла в глазах…

Мы шли назад. Подъемы были резки.

Средь бездн, как луч. скользил метеорит

И плакал круг Паоло и Франчески.

Мы шли туда, где жизнь моя летит,

Где, как в Аду, я слышал больше стоны…

Блестит зарница. Спутник мой молчит.

В забвеньи темном тонет тень Горгоны.

Почти окончен легендарный путь.

Я вижу свет, сознаньем вознесенный.

В порыве высшем поднимая грудь,

Задумчиво и ясно в стихшем кличе,

Прошу я рассказать мне что-нибудь

О бесконечности, о Беатриче.

Эмпедокл— сицилийский философ и поэт V века до Р. X. Существует легенда, что он бросился в кратер Этны. Этот момент, вместе с отражением его философии, изображен в стихотворении «Эмпедокл».

Дедал— легендарный художник-архитектор. По преданию он первый поднялся в воздух на искусственных крыльях.

Атолл— коралловый остров.

Протуберанцы— взрывы, извержения раскаленных светящихся газов на звездах.

Пропилеи— преддверие эллинских храмов.

Бос— надсмотрщик, хозяин.

Тангенс— «перейдя черту» прямого угла, из +00 превращается в -00.

Страна Гонгури— См. В. Итин «Страна Гонгури» (повесть-утопия), Госиздат, 1922. Гонгури — дочь автора, умершая 1-IX-1922 года.

Я живу в кинотеатре

С пышным именем «Фурор»,

Сплю, накрывшись старой картой

С дыркой у Кавказских гор.

О Кавказ! — В былые годы

Благодатный этот край

Был синонимом свободы,

Как земной счастливый рай.

Здесь поэзия России,

Как былинный исполин,

Крепла, набирая силы,

Вырастала до вершин.

Здесь и Лермонтов, и Пушкин

Воспевали дивный край:

И ущелья, и опушки,

И полет орлиных стай.

Здесь мятежный Грибоедов

Был особенно любим,

И персидские победы

Расцветали вместе с ним.

Посреди сибирской ночи

Я стихов слагаю нить…

За корявый стиль и почерк

Меня можно обвинить.

Я от горя не раскисну:

Стих мой из-под топора,

Ведь от музы, от российской,

Мне досталась лишь дыра.

Кто смерть видал — умеет жить.

Кто жить умел — не трусит смерти.

Как бурь всемирных не любить, —

Кто смерть видал — умеет жить!

Ушли солдаты победить,

Не плачьте, девушки, и верьте:

Кто смерть видал — умеет жить,

Кто жить умел — не трусит смерти.

Бутылки, объедки — в углу винтовки,

Дедушка Маркс и красный стяг.

У военкома кусок веревки.

— Вот «на счастье» храню шутя.

От разведки отбился тропой овражьей,

Где травы в рост головы.

Черт побери это место вражье —

Бугры, перелески, рвы.

Продрался за ночь среди коряжищ

К жилью, едва рассвело.

Часовой без погон. Я сдуру:

«Товарищ, Какое это село?»

— А, «товарищ!» — Наизготовку!..

Штыки. Офицер, как жердь.

Ткнул кулаком: «Бросай винтовку…»

Ну, что же, думаю, — смерть.

На улицах строились взводы и роты,

Уходили от наших сил…

Доброволец залез на крутые ворота

И вот эту веревку спустил.

Бил барабан, торопил, ругался.

Путал команду, спеша…

Как сказать? — я не то, что боялся,

А так — изводилась душа,

Одного я узнал вольнопера Петьку…

Лошади дыбом взвились.

Жесткие пальцы сдавили петлю

И все провалилось в высь…

А вышло так. Алаяр, башкирин,

Повис на мне. Придушить хотел,

Но конопля косоглазой гири

Не сдержала…

И вот — уцелел!

Бутылки, объедки. Красное знамя.

Военком говорит, шутя.

Но краснее и жарче память,

Чем громами гремящий стяг.

Как в зеркале, в глиняном блюде —

Радость и боль бурь —

Сибирь на коне и верблюде

Кто за нами проедет в пургу?

Синяя блуза рванула пропеллер.

Взрыв.

Мотор завыл.

Наш Виккерс-Вими качнулся и прыгнул

На гулкую грудь синевы.

Солнце за нами.

Поднялся с прерий

Мягкий вечерний туман.

Мель Нью-Фаундленда…

Атлантик! Атлантик!

С востока — навстречу — тьма.

Нет больше времени…

Здравствуй хаос!

Ветер — туман и ночь!

Проснешься и вдруг — мохнатый праотец

Сзади возьмет за плечо.

И руки невольно крылья кренят,

Ища невозможной земли.

Миг

И за грань четырех измерений

Бешено бросят рули.

И — как молния:

В опрокинутом небе,

Не помня —

Где бездна и высь —

Я увидел вспененный гребень

И крикнул, сквозь сон, — держись!

И Виккерс-Вими,

Замочив колеса,

Воспрянул — крылатый Антей —

И снова воздушными влажными плесами

Помчался к любимой

Мечте.

Я только что прочел о книге Нернста.

Еще одна попытка светлого ума

Сказать: я — миг, но если после тьма?

Вселенная, доказано, бессмертна.

И долго я внимательно следил

За превращеньм атомов и сил.

Года. Века. Миллионы. Бсконечность.

Пространства тысяч световых годов.

Как странно различать: Вселенная конечна

И безгранична. Да, как формы наших снов,

Как мысли изумительной паренье.

Пришел редактор. Вы стихотворенье

Должны… На новый год… «Советская Сибирь»…

И сразу сузилась и напряглася ширь.

Нам каждый год тяжка необходимость.

Мы в шутку просим «чуда» в новый год.

Разбитый — побеждающий — непобедимый

Рабочий вырвет власть у всех своих господ.

Но будут жить века столпотворенья.

Мечтая о далеких берегах

(Вы поняли мое стихотворенье?)

Мы говорим на разных языках.

И я хочу, чтоб в этот год единый

Товарищ слесарь из депо и я

Склонились над одной картиной

Бессмертия и смерти бытия.

Чтоб всем чрез год отчаянной учебы

Доступны стали звездные ознобы.

1923

1918 год

Чрезвычайный съезд,

Тихо.

Чичерин.

Брест.

Тревоги никто не подавит,

Молчанья чугунный удав.

Лапой мохнатой зажаты

Шершавые глотки солдат.

В дипломатической ложе —

Монокль,

Бинокль.

— Пойдемте… воздух тяжелый…

Вши…

— Вымыться лень скотине…

А Ленин