Вивиан Итин - Страна Гонгури [Избранные произведения. Том I]

Я рассказал Гонгури о своей любви и о нашей первой встрече над берегом моря.

Потом я бросился в холодный фонтан со смесью воды и хвойных эссенций, оделся и, взявшись за руки, мы пошли вместе.

Весь мир сверкал в этот праздничный день как разнообразные кристаллы и мною все сильнее и сильнее овладевала кристальная влюбленность, звавшая к чему-то иному, чем земная любовь.

Мы шли, как повелевал древний обычай, по Звездной улице до самого Дворца Мечты. Я помню, что идти было очень легко и воздух был неизъяснимо приятен. Тысячи генэрийцев тоже опустились в этот день на землю и окружили нас шумным кольцом. Отовсюду я слышал мое имя: «Риэль, Риэль!» И громадное знамя на фронтоне Дворца Мечты трепетало надписью: «Риэль». Тогда, в первый раз, я подумал о существе, высшем чем я, смотревшем на меня и мою страну так же, как я смотрел на Землю. Мое сердце забилось сильнее, но все, кто заметил, объяснили это волнение совсем другими причинами. Между тем невидимые инструменты где-то высоко над нами исполняли гимн Сторы.

— Ave Maria, — прошептал врач. Гелий не слышал.

— Стора — девушка, отдавшая свою жизнь ради крупицы знания. Этот полулегендарный эпизод тоже связан с именем Неатна, основателя Союза Побеждающего Духа. Не помню, для разоблачения каких замечательных тайн ему понадобилось наблюдать живое, бьющееся человеческое сердце. Я знаю лишь, что Стора согласилась на этот опыт и не перенесла его. С тех пор ее имя стало торжественным символом и почитание ее превратилось в культ.

Воспоминания о Сторе, туманная музыка, наполнявшая душу хаосом возносящих экстазов, ощущенье бесплотности после бессонной ночи, необыкновенные впечатления и мысли, легкое головокружение и нездоровье превращали меня в какое-то совсем особенное существо. Мое тело двигалось, словно повинуясь посторонней воле, — может быть, нежной силе лучшей из всех девушек, шедшей рядом со мной, а я испытывал безграничное желание совершить что-нибудь превосходящее все поступки мира трех измерений, жажду красоты необычайной. И не было для меня невозможного, только не знал я, что же такое волнуется во мне, что за образ милый такого далекого, такого родного.

Подавляюще грандиозный возник пред нами Дворец Мечты. Сумрачный вход казался узким на залитой солнцем ослепляющей белизне фасада, но, может быть, более ста человек в ряд вошли, не потеснившись, в громадное ограниченное пространство, где каждый звук замирал в отдалении. Подавляюще грандиозный терялся в голубоватом тумане свод и там еще громче и торжественнее лилась прекрасная музыка. И под самым центром в невидимой высоте брошенного купола стояла статуя Сторы и простирала к источнику мира свое сердце, излучавшее неизъяснимо яркий рубиновый свет. Величественно высокий Везилет поднялся на возвышение у ее ног и заговорил, обращаясь ко мне. Он говорил о красоте творческих стремлений, о том, как они зарождались на заре человечества, сначала случайными вспышками, сначала в играх первобытного дикаря или ради его жестоких нужд и, наконец, разгорелись в яркий пожар независимой страсти, приведшей нас к величию. Он говорил о страданиях, так хорошо известных всем нам — они были неисчислимы и все-таки бессильны! — о желанных страданиях творчества и прославлял даже отречение от радостей жизни, если так велит возвышение, — он говорил только давно знакомые фразы, но они звучали во мне подобно гимну Сторы. Потом он простер надо мной и над стоявшими около меня правую руку и я прочел на черном мраморе пьедестала слова мистической клятвы Неатна.

«Есть много прекрасного в мире, но прекраснее всего Истина и сильнее всего.

Это солнце немеркнущее!

Это великая страсть, сжигающая души!

Живите так, чтобы она всегда сияла перед вами и жизнь свою отдайте ради Нее.

И демоны будут побеждены, когда вы поднимете Ее факел.

И если бы даже ангелы преградили вам путь — не смущайтесь, ибо истинно говорю вам, будете тогда как боги!»

Молча, среди полного безмолвия, я преклонил колена. Тогда Везилет опустил на мои плечи нить черных жемчужин с рубиновым сердцем и потом все подходили ко мне, целовали в лоб и выражали любовь, наполнявшую их сознание.

Этот день был очень утомителен для меня, отвыкшего от людей. Меня хотели видеть во всех городах и я долго стоял перед экраном, выслушивал приветствия и говорил одно и то же, созерцая мелькавшие лица. Я был недоволен. Гонгури оставила меня и все время я изумительно ясно представлял себе, что на меня смотрит глаз существа высшего мира и опять мной овладевала безграничная жажда совершить, нечто столь прекрасное и безмерное, чтобы тот, другой, великий Риэль сразу увидел во мне брата и не мучился от пороков нашей жизни, как я от жизни страшных дикарей Голубого Шара. Только что же мне сделать, что сделать?

Тогда, кажется в первый раз в эти годы, я внезапно вспомнил о Рунут, о Сэа, о безмятежном спокойствии Танабези. Я вызвал Рунут и попросил ждать меня в нашем старом саду, у здания моей детской школы.

Я поднялся очень высоко и летел омытый теплыми жесткими струями урагана, радуясь, что жизнь так далеко от меня. В течение двух часов в моем сознании не было ничего, кроме холодной выси неба, солнца и улыбки.

К вечеру я мчался над Танабези. Какое-то новое болезненное беспокойство возникло в моем сердце и город остался позади. Потом, усилием воли, я заставил себя вернуться; но прежде чем передвинуть диафрагму изолятора на падение, я снял черный жемчуг с рубином.

Рунут встретил меня в аллее магнолий у бассейна из яшмы и вьющихся роз и мои глаза едва не наполнились слезами. Мы говорили о последних работах Рунут и о значении моего открытия, о нашем прошлом и наших планах и, загораясь знакомым пламенем, я терял ощущение плоти от неведомого блаженства. И волна его достигла высочайшего взлета, когда рядом с нами очутилась Сэа. Рунут, чтобы не беспокоить меня, сказал обо мне только ей. Сэа была прекрасна, но то была другая красота, чем Гонгури и я понял, что стал больше чтить ее. Сильное тело, взгляд могущественный и нежный и над всем, словно невидимый ореол, целые тысячелетия страсти и грез. Можно было любить кого угодно и в то же время поклоняться Сэа, как стихии. Она говорила, что однажды пыталась увидеть меня, но генэрийцы, варвары, с ужасом заметили ей, что никого нельзя отвлекать от работы в лабораториях. Так мы болтали, любуясь, пока диск моего браслета не стал оранжевым — цвет восьмого часа. Сэа звала меня на великолепные игры, где будут все мои прежние друзья, но я мог только обещать ей вернуться на следующий день. Я долго следил за ней, когда она парила над нами и в моей душе были ясность и печаль.

— Завтра у вас опять торжество, — проговорил Рунут, едва заметно усмехаясь. — Память Неатна!