Вивиан Итин - Страна Гонгури [Избранные произведения. Том I]

Он остановился и продолжал с какой-то скрытой мыслью, стараясь повлиять на меня.

— Да, разумеется, Неатн — гений во всем, начиная с психологии и теории болезней и кончая его поэзией, но все-таки он чудовище, Риэль! Это самый мрачный из всех умов.

Я слушал рассеянно, но меня поразила одна странная подробность. Умирающий Неатн, близкий к той черте, где бесконечность гениальности переходит в бесконечность безумия, велел своему ученику Дею каким-то неведомым способом препарировать его мозг. Дей исполнил желание своего учителя и с тех пор мертвое вещество засияло с непонятной постоянной силой.

Внезапно я почему-то вспомнил Голубой Шар и ночные кошмары снова овладели мной с потрясающей силой.

— Ах, — заговорил я, — как бы мне хотелось явиться между ними и смести лучами смерти и тех и этих, и тех и этих! Черные, Белые, Коричневые, Желтые, — тысячи, миллионы шли для этого! Они умели говорить, но у них не было воображения. Я погружался в прошедшие века и в будущие, — все становилось расчетливее, но убийств совершалось больше. О как можно так быть! Как можно, когда все это здесь, рядом, как можно.

Я взглянул на Рунут и вздрогнул. Это действительно было безумие.

— У тебя опасный бред, Риэль, — услышал я слова, — и я хотел бы, чтобы ты остался со мной. Нельзя безнаказанно в несколько лет молодости совершать работу целой жизни. Если бы ты остался у нас, ты не прятал бы своих грез, мы все трудились бы вместе с тобой и человечество приобрело бы идеи твоих изобретений и твои открытия закономерно и безболезненно; но в Лоэ-Лэле с ее культами, празднествами, индивидуализмом и громадным гипнозом ты был только рабом страсти более сильной, чем твоя воля. Ты мог бы стать таким же счастливым, как Сэа и потом таким же, как я; а теперь разве ты счастлив?

Так говорил Рунут серьезно и нежно, и казалось, весь громадный светлоглазый Талла стоял за ним в своей лазоревой одежде. Ясные взоры были устремлены на меня и обличали ласково, как взоры ангелов тех, кто вернулся, но все же видели ад. Я не должен был смотреть на Землю, даже знать о таких преступлениях — грех.

В те минуты я был подавлен и безличен и потому соглашался с каждой сильной мыслью. Я обещал Рунут вернуться в Танабези или, по крайней мере, как можно чаще бывать у него.

— Только не теперь, — добавил я невольно. Я рассказал о Гонгури. Рунут немного успокоился, но вероятно его надежда исчезла в тумане подсознательных тревог так же мгновенно, как мое тело, брошенное слишком нервным движением в облака, озаренные пурпуром и киноварью заката.

Ждала ли меня Сэа, не знаю.

Может быть, я неверно передам впечатления этого вечера, потому что я был рассеян и мой дух витал в других сферах. Я вижу сквозь дым гениев Ороэ, собравшихся в огромном зале, фантастическом и прекрасном и мое бледное сияющее лицо, отраженное зеркалами, полулежащую Гонгури и ее голову на моем плече и легкие, как воздух, светящиеся шары, бесшумно блуждавшие между нами. Невидимые автоматы приносили нам розы и фрукты и сок Аоа, опьяняющий и чудесный. Невидимая звучала музыка и вдруг все затихало под очарованием мерной речи.

— «Ах, что бы мне сделать, что сделать?» Юноша поэт, светлоглазый Акзас, влюбленный в Гонгури, подошел к нам улыбающийся, бледный и я услышал его напряженную декламацию, отрывок из той же старинной поэмы «Ад», которую я так часто вспоминал, смотря на Землю. Я не могу передать этих страшно сильных слов гения. Вот бледный намек.

Туманные мрачные строки внезапно напомнили мне, что я еще никому не говорил о моем последнем самом великом открытии. Быстрым взором памяти я пробежал земные картины и опять мне показалось, что я прожил годы в ту изумительную ночь.

Акзас продолжал декламировать.

— Молчите, — сказал я непривычно резко, — что ваши стихи? Хотите, я покажу вам настоящий ад!

Мгновенно наступила тишина.

Тогда я рассказал о странном человечестве, найденном мною в голубом фосфоресцирующем шаре. Я не удержался и рассказал о многих земных видениях, за исключением слишком нестерпимо стыдных и, наконец, простирая руку к темному куполу неба, заговорил о самом поразительном — о возможности великого Риэля иного мира, созерцающего нас из непредставимых бездн. Те существа, быть может, настолько же превосходят нас, как мы карликов частицы Голубого Шара; может быть, они вовсе не зависят от стихий, может быть, их души непосредственно общаются друг с другом и они обладают нечеловеческой способностью познавать сущность вещей.

Я говорил, и те образы, какие я вызывал, действовали на высокие души так же, как они раньше действовали на меня, и только Везилет погрузился в совсем другие мысли.

— Прекрасно, Риэль! — сказал он наконец. — Я давно утверждал, что поток жизни более безграничен, чем мы думали, и теперь ты доказал это. С каждым взмахом маятника создаются, развиваются и умирают бесконечные бездны миров. Всегда и везде таинственный процесс жизни претворяет в себе низшие, обесцененные формы энергии, вечно сражаясь с холодным призраком энтропии, — с призраком безразличного, мертвого пространства, всемирной пустыни, где нет даже миражей лучшего будущего. И над всем главенствует мысль. Мы еще не знаем ее действительной силы, — может быть, она зажигает солнца! И вот Риэль открыл, что она вездесуща. О, как это прекрасно!

— Я обещал показать вам Ад, — сказал я, обращаясь к Акзасу.

Его губы с легким атавистическим пушком как у Марта сложились в улыбку. Я знал, что он не был из числа Ороэ и едва ли не принадлежал к ничтожной враждебной секте «Хранителей Тайн». Это меня волновало.

Гонгури, Везилет и еще несколько человек последовали за нами.

Мы летели над Звездной улицей. Была ночь. Какая ночь! Огненные потоки извивались по контурам зданий и весь город походил на застывший фейерверк. Грани вершин Дворца Мечты бросали чистейшие лучи фиолетовой части спектра, такие мощные в своих элементарных тонах, каких нигде никогда не бывает в мире. Сияющие корабли внезапно отделились от плоских крыш, поднимались, ускоряя полет, реяли и мелькали, как метеоры. И в то же время была тишина. Только низкий тембр огромной жизни и отдаленная музыка едва касались сознания и трудно было отличить, где кончалась музыка лучей и начиналась музыка струн. Мягкий влажный ветер наполнял грудь своим космическим блаженством. С другой стороны, над морем, ночь была одета в мистическое вечное небо. Звезды над океаном всегда особенно прекрасны. Некоторые из них были так ярки, что от них струились отражения, как от маяков. Огромная желтая звезда, помню, называлась «Неатн». И словно туманное предостережение, на северо-западе, где кончался Звездный Путь, едва-едва вырисовывался громадный темный массив морских скал, переходивших далее в горы, и там на самом конце каменного мыса волшебный силуэт дворца Лонуола. Он весь был покрыт светящимся веществом и горел ровным голубым светом, отражаясь в зыби океана, живой и воздушный, как сказочный дух. Гонгури держала меня за руку и тихонько импровизировала бессвязно и чудесно. Полет! В нем был странный нервоз наслаждения. В стране Талла были города с движущимися улицами, где люди могли вовсе не летать.