Валентина Журавлева - Эти удивительные звезды [Сборник]

Креймер тронул его за плечо.

— Да, кстати, какой прогноз у вашей знакомой?

— Поразительная ассоциация, — пробормотал Дима. — Не операбельна. Проведут курс изотопами.

Бог кивнул:

— Даже в ранних стадиях пищевод не любит ножа. Лучетерапня — самое приемлемое.

«Все знаешь», — ехидно подумал Дима, а вслух:

— Видимо, она неплохо себя чувствует, если хватает сил обижаться на забывчивость…

Креймер приподнял, словно разорванные на переносице, брови.

— Вы прошли мимо нее и не поздоровались, — пояснил Дима, надевая пиджак.

Дождь перестал отбивать болеро. Выйдя на дорожку, они столкнулись с Ниной.

— Кажется, я вас чем-то обидел? — с некоторой иронией спросил Бог.

Он был уверен, что она смутится, осуждающе взглянет на Диму.

— Ну что вы?.. Надо быть просто неблагодарной, чтобы обижаться на такие пустяки… Да еще на вас…

Илья Борисович растерянно молчал.

— В таких случаях улыбаются и говорят: «ну-ну»… — подсказал Дима.

Все засмеялись.

Они ушли. А Нина продолжала улыбаться. Никак не могла забыть лица Краймера. Точь-в-точь ребенок, когда его шлепнут и он еще не решил, как вести себя дальше: обидеться или сделать вид, будто ничего не произошло. И еще одно, уже просто нелепое чувство: зависть к пареньку, которого подхватил на руки этот… Илья Борисович.

Время в больнице летело быстро. Наверное оттого, что в палате не висят часы, которые надо заводить каждые трое суток. Нина украдкой посмотрелась в зеркальце и осталась собой довольна. Недаром Белинский как-то пошутил, что бетатрон выбьет из нее весь пессимизм. Уже совсем не больно глотать. Надолго ли? А, да бог с ним… Умирают же люди молодыми от других болезней. Просто они не знают заранее, только и разницы.

Тихий стук в окно. «Самая большая язва биофака» навещает ее почти каждый день.

В аллее больных мало. Одни отсыпаются после ночи, другие не могут встать. Ее соседка — мастер художественного слова — кажется, только вчера поняла, что речь идет не о голосе. Рано утром ее выкатили в изолятор.

Как он осунулся — этот Дима. Рядом с ним она выглядит почти цветущей.

— Что Джемма? — спрашивает Нина.

— Лопает бананы.

— Наверное, это очень индивидуально.

— Индивидуальный шимпанзе, — криво улыбается Дима. — Если наша находка мираж, придется все начинать сначала. А у меня со временем туго.

— Торопишься пожинать лавры прижизненной славы?с беззлобной иронией спросила Нина.

— Я не читаю натощак «Комсомольскую правду», но стремление к лаврам и прочей шелухе мне всегда претило. Мне просто хотелось всего-навсего избавить человечество от рака. Меня распирало от щедрости, и я доигрался, как та дурацкая лягушка.

Шутливый тон не обманул Нину. Она чувствовала, что Маленькому с трудом дается каждое слово, и даже чуть отвернулась, чтобы не мешать взглядом.

— Короче говоря, еще в аспирантуре я принес в жертву собственной теории свою печень. Обиднее всего, что теория лопнула, как мыльный пузырь, гораздо раньше, чем я благополучно заработал опухоль…

— И у тебя?!.

— Да, он самый. Бяка.

— Как же ты..?

— Не ношу халата с цветочками? — догадался Дима. — Прошлым летом весь академический отпуск провалялся в московской клинике. Видишь — тяну…

— Сумасшедший! — вырвалось у нее.

— Для того чтобы не стать им, я и рассказал тебе. Ты уж извини, больше некому, — тихо сказал Дима. — Креймеру? Помешало бы нашей работе. Жене? Ей тем более… Пожалуй, только Белинскому. Но уж очень он сентиментальный. Еще упрячет в стационар и начнет «продлевать» в постельно-палатной форме. А мне некогда «продлеваться».

— Но может быть, еще не поздно?

— Меланома печени практически неизлечима. Так что… — Он швырнул окурок в урну.

Когда Дима вернулся в лабораторию, Креймера все еще не было. И чего он так долго возится? От исследования биопсического материала, взятого у Джеммы, Дима не ожидал ничего нового. Опухоль есть опухоль. Но почему приостановился ее рост? И почему проклятое животное, как ни в чем не бывало, корчит рожи, вместо того чтобы погибать во имя науки? Если бы активатор можно было культивировать ин витро… Многие вопросы наверняка разрешались бы сами собой. Но, увы, латентность активатора вне организма факт, от которого никуда не денешься. Хорошо хоть биологи гарантируют его сохранность в лабораторных условиях, Вошел Креймер.

— Джемма преподносит сюрприз вторично. Ее опухоль чистейшей воды доброкачественное образование.

Сообщение Бога вызвало у Димы шок. Он открыл и закрыл рот вхолостую, не издав ни звука.

— По-видимому, никаких раковых клеток не было и в самом начале. Произошла ошибка.

Креймер прошелся по комнате, заключил:

— И, значит, мы нашли не то, что искали. Вот так.

«Тоже мне Колумб, — подумал Дима, — что за старомодная привычка высказывать вслух общеизвестные истины?..».

Он стоял у окна. Ему был виден почти весь городок и пруд со скользящей по нему лодкой. Должно быть, ею управляли умелые руки. Лодка мелькнула под прибрежными кустами, проскочила под деревом, окунувшим в пруд макушку. Впереди коряга. Гребец выпрямился. Сейчас отвернет, — решил Дима. Но лодка, вытянув по швам весла, устремилась к препятствию. «Что же он делает?.. Ложись!» — чуть не крикнул Дима. Однако гребец, ухватившись за ствол, перевернулся, как на турнике, и вновь очутился в лодке. Здорово! — восхитился Дима и только сейчас заметил, что в комнате давно стоит тишина.

— Неужели ушел так рано? А ты на самом деле решил, что произносить вслух истины очень легко? — пробормотал он своему отражению в стекле.

— И этот гордый ум сегодня изнемог, — услышал он за спиной голос Белинского.

— Подумаешь, удивил. Меня и не такие сангвиники, как ты, считают сумасшедшим.

— Я не сангвиник, я несчастный человек, — сказал Белинский, вынимая из диминой пачки сигарету.

— Ты не человек. Ты эскулап, — мягко поправил Дима.

— Хватит паясничать, — рассердился Белинский. — В обществе микроскопов да обезьян вам живется совсем недурно. За последние пятьдесят лет Сч как причина смерти передвинулся с седьмого на второе место, но для вас это проза, вы колдуете над штаммами, создаете десятки взаимоисключающих теорий, вас осеняют идеи, а Белинский — будь мавром, любуйся на агонии, считай себя сиделкой, утешителем или кем угодно. Когда же, наконец, я сделаюсь врачом, черт возьми!?

Дима понял, что если он сейчас позволит одно шутливое слово, Белинский может очень даже просто запустить в него настольной лампой.

Маленький побарабанил пальцами по стеклу.

— Я не хотел бы быть в твоей шкуре.

Белинский удовлетворенно крякнул, присел на краешек высокого табурета. Он окончательно остыл и тихо сказал: