Валентина Журавлева - Эти удивительные звезды [Сборник]

— …Оставшиеся А-гранулы… возможность не повторять… путь… Будут введены больному животному. При первых признаках выздоровления ему транспланируют новый вид опухоли и так далее.

«Неужели выдержала? Ну да, выдержала!»

— Мы получим возможность изучить механику воздействия А-гранул, проверить восприимчивость к ним опухолей самых различных видов. Пройдет несколько лет и будет создан подлинный антиканцер, рак и смерть перестанут быть синонимами…

Креймер неожиданно умолк. У него заныло сердце, заныло, как порезанный палец. Никогда не думал, что сердце может так по-простому болеть. Что изменилось для Нины, для него? Если до сих пор еще была какая-то надежда, то завтра ее не станет. Завтра исчезнет последний шанс на спасение. А потом?

Потом все будет, как сейчас, только без нее.

Безвозратно, навсегда без нее…

Нина вопросительно смотрела на молчавшего Креймера, на знакомое детское выражение растерянности, так не вязавшееся с выпуклым и сильным, как ветровое стекло, лбом И вдруг поняла. И он понял, что она уже знает, о чем он думает, и знает, что он это тоже понял.

— Ты очень утомлен, — сказала Нина и быстро добавила: — Я тоже.

— Ты уснешь? — спросил он.

Она взяла его руку, прижалась губами к бешено пульсирующей жилке.

— Спокойной ночи, Илья.

Илья Борисович медленно шел напрямик под деревьями.

Звуки шагов тонули в рыхлой земле. И ему казалось диким, что ночь действительно спокойная.

Маленький еле успел отскочить в сторону. Грузовик развернулся к воротам, уставился на них тупыми фарами.

— Противная рожа! — вслух выругался Дима. — Ну погоди, уж мы упрячем тебя на свалку.

— Кого это вы? — дворник опасливо косился на Диму.

— Так, одного знакомого…

За проходной Дима поравнялся с Белинским.

— Чего в такую рань? — спросил тот.

— Хорошенько запомни сегодняшний день. Предупреждаю как друга. Между ним и тем, что прочитает в газетах твой сын, когда сам станет папой, почти прямая связь.

— Что же прочитает моя дочь, когда станет мамой? — уточнил Белинский.

— Виноват. Примерно следующее: «Статистика отдаленных результатов применения А-гранулового препарата подтвердила возможность окончательного излечения большинства больных. В имеющихся случаях рецидивов рака заболевание протекает в легкой форме».

Креймер появился в одиннадцать. Вот уж этого Дима от него не ожидал. Правда, он всегда до работы заходил к Нине, но задерживаться в такой день до второго завтрака это уж слишком.

Поэтому в ответ на «Здравствуйте, Дима», он буркнул: «Доброе утро». И тут же пожалел об этом. Бог посмотрел на него таким затравленным взглядом, что у Маленького по спине пробежали мурашки.

В перерыв с шахматами под мышкой пришел Белинский.

Дима дожевал бутерброд, прокомментировал:

— Явление второе: те же и воскресший Морфи…

— А ты ни до, ни после воскрешения не отличался скромностью, — ответил Белинский, высыпая фигуры.

Креймер отошел к окну.

Дима проигрывал только сотруднику, выступавшему в полуфинале первенства Союза. В ожидании ответного хода, он обернулся к Илье Борисовичу. Тот по-прежнему стоял спиной к ним, глядя в окно.

«То есть, как это — глядя? — подумал Дима. Стекла третий день ослеплены неаккуратной побелкой. Значит, вот уже полчаса шеф стоит, как изваяние, все равно, что носом к стене…» Белинскому пришлось повторить, что ход сделан. Креймеру пришлось обернуться — биотоки основательно пробуравили его затылок.

Дима поспешно склонился к доске. Теперь он знал, что именно творится с Богом.

— Мат в два хода. Ты играешь сегодня, как сын турецкого подданного, — констатировал Белинский.

Он задержался и, переминаясь с ноги на ногу, неестественно громко спросил:

— Скажите, профессор, что вы собираетесь делать с А-гранулами?

У Димы перехватило дыхание.

— А что бы вы хотели? — после паузы ответил Илья Борисович.

Белинский хотел очень многого, а для начала — получить А-гранулы хотя бы для самых тяжелых своих пациентов. Он не знал, на какую просьбу стоит решиться, и поэтому продолжал молча топтать ногами пол.

— Тебя, наверное, больные ждут, — делая страшные глаза, сказал Дима.

Но Белинский уже решился на ограниченную просьбу, и Диме пришлось вытолкнуть его в коридор.

— Так вот зачем ты притащился сюда, несчастный?! А не пришла в твою сентиментальную голову мысль, что этих А-гранул у нас кот наплакал? Или ты вообразил, что ради твоего душевного равновесия мы должны спасти одного больного и потом любоваться, как мрут миллионы?

Они уже давно отошли от корпуса, а Дима все не мог успокоиться.

— Бог и так сам не свой, а ты своим дурацким вопросом все равно, что нож в спину ему сунул, — уже тише сказал он. — «Человек привыкает ко всему» — неверная поговорка. На то он и человек, чтобы быть выше привыкания. Смириться можно со многим, но только не с мыслью о смерти.

Уже две недели Илья Борисович играл в прятки с самим собой. Он не мог расстаться с А-гранулами и в то же время знал, что Нина их все равно не получит. Он не мог приступить к запланированному эксперименту, пока там, в палате, умирает его человечество, крупное, с топкими волосами.

У Димы Маленького была слабость: он не выносил чужих страданий. Поэтому он не ходил к Нине, поэтому избегал Бога. В отсутствие Креймера он слонялся по лаборатории, где все было по-прежнему и… уже не могло быть прежним. Когда Бог приходил, Диме казалось, что его собственный здоровый вид уж сам по себе, — оскорбление.

Видно, Креймер опять провел бессонную почь. Веки красные, вспухшие.

Дима его не расспрашивал. Люди умудряются следовать правилам хорошего тона в любых ситуациях. Дима не умел.

Он просто исчез.

Боб качался на веревочной лестнице. Маленький без обычного приветствия присел на скамейку.

Боб радостно подбежал к нему.

— Какого черта я выздоровел?!

«Почти человек» гармошкой сморщил физиономую. «Что-то ты темнишь сегодня, двуногий…» — словно хотел сказать он.

— Знаешь, кто я теперь такой? — Дима ткнул себя в грудь и с отвращением по складам ответил — Фи-лан-троп. Обжираюсь жизнью и призываю к жертвам…

— И какую же чушь нес я когда-то Нине про общечеловеческую трагедию. А ведь люди, Боб, только рождаются одинаково, а живут, любят и умирают каждый по-своему… И, знаешь, по-моему, не стоит кричать о великой загадке рака, вот мы уж добрались до него, а рано или поздно его разберут по косточкам. Только Человек — единственная и вечная загадка самой жизни… Но уж этого тебе, Боб, не понять…

Который день ему мерещилась шапка. Он чувствовал теплое прикосновение меха, чуть натертую кожу у подбородкатам, где завязывается тесемка. В груди было сухо и жестко.