Джон Уиндем - Кукушата Мидвича [liters]

– Хм, – отозвался Зиллейби, – у меня ощущение, что такая параллель вряд ли будет принята официальными кругами без возражений. Однако…

– Хэксби, во всяком случае, считает именно так. Она наотрез отказывается от ребенка. Говорит, что несет за него не бо€льшую ответственность, чем за обычного подкидыша, а потому нет причин, чтобы она мирилась с его присутствием, как нет оснований требовать этого от нее, нарушая порядок ее жизни и работы.

– И при этом она собирается бросить Дитя на попечение прихода, если, конечно, не предполагает платить за него?

– Естественно, я спросила ее об этом. Она ответила, что деревня и Грейндж пусть хоть передерутся из-за ребенка, она, во всяком случае, за собой прав на него не признает. Она откажется платить за него даже медный грош, так как с юридической точки зрения такая плата может быть расценена как признание ответственности. Тем не менее миссис Дорри или другое достойное лицо, которое захочет взять ребенка к себе, будет получать в среднем два фунта в неделю, высылаемых анонимно и нерегулярно.

– Ты права, дорогая. Она все глубоко продумала, и нам придется с этим считаться. Но может ли это остаться безнаказанным? Мне представляется, что юридическая ответственность за Детей должна быть за кем-то закреплена, – но как это сделать? Может быть, следует обратиться к Службе социального обеспечения, и та, через суд, получит постановление о выплате алиментов?

– Не знаю. Но Хэксби, по-видимому, уже подумала о чем-то вроде этого. Если будут предприняты подобные шаги, она станет судиться. Утверждает, будто медицинское обследование покажет, что ребенок не ее, а отсюда вытекает положение, что раз она поставлена в ситуацию in loco parentis [4] Приемного родителя (лат.). без ее согласия и ведома, то никакая ответственность за Дитя на нее не может быть возложена. Если же она проиграет дело, то у нее еще останется возможность начать процесс против Министерства за непринятие мер защиты, что нанесло ущерб ее личности. А может быть, за попустительство насилию или даже за сводничество. Она еще не решила, что предпочтет.

– Еще бы, – сказал Зиллейби. – Стоило бы посмотреть, какой она получит приговор по такому иску.

– Ну, по-видимому, она считает, что так далеко дело не зайдет, – призналась Анжела.

– Что ж, тут она, полагаю, права, – согласился Зиллейби. – У нас самих есть некоторый опыт в таких делах, и мы знаем, что администрация, стремясь удержать все в тайне, иногда бывает весьма решительна и дальновидна. Даже простые свидетельские показания в суде явились бы манной небесной для тысяч журналистов во всем мире. Надо думать – одно известие о таком суде сделало бы доктора Хэксби очень богатой женщиной. Бедный мистер Гримм, бедный полковник Уэсткотт! Боюсь, у них будут крупные неприятности! Интересно, достаточным ли влиянием они располагают в своих сферах?

Зиллейби погрузился на некоторое время в размышления, а потом заговорил опять:

– Дорогая, я только что разговаривал с Аланом насчет того, чтобы увезти отсюда Феррилин. Последние события делают это еще более необходимым. Если о них станет известно, то найдутся и другие, которые последуют примеру Маргарет Хэксби, не так ли?

– Да. На некоторых это может повлиять, – согласилась Анжела.

– В таком случае, особенно если предположить, что число последовательниц может быть значительным, не кажется ли тебе, что возможны контрдействия для прекращения подобного дезертирства?

– Но ведь ты сам говоришь, что они не захотят разглашать…

– Я имею в виду не власти, родная; нет, я думаю, что может произойти, если Дети так же настроены против того, чтобы их бросали, как были настроены против отъезда отсюда.

– Неужели ты думаешь?

– Не знаю. Я просто пытаюсь поставить себя на место кукушонка. В его положении я бы возмутился против любой попытки ослабить внимание к собственному комфорту и благополучию. Впрочем, для этого даже не надо быть кукушонком. Я, как ты понимаешь, только высказываю предположения, но мне кажется, следовало бы принять меры, чтобы Феррилин не оказалась в ловушке, если нечто подобное произойдет.

– Произойдет или нет, все равно ей лучше уехать, – согласилась Анжела. – Вы могли бы начать с предложения уехать на две-три недели, а там посмотрим, как станут развиваться события, – обратилась она к Алану.

– Отлично! – ответил Алан. – Пожалуй, это дает мне неплохую отправную точку. Где Феррилин сейчас?

– Я оставила ее на веранде.

Супруги смотрели, как Алан пересекает лужайку и исчезает за углом дома. Гордон Зиллейби вопросительно поднял бровь.

– Думаю, это будет нетрудно, – сказала Анжела. – Естественно, ей тоскливо без мужа. Препятствует же отъезду сознание долга. Этот конфликт мучает ее. Она очень устала.

– А как ты думаешь, насколько глубока ее привязанность к ребенку?

– Трудно сказать. В таких случаях женщина испытывает сильное давление социальных обычаев и традиций. Инстинкт самозащиты вынуждает приспосабливаться к общепринятым нормам. Что же касается личной порядочности, то для того, чтобы она заговорила, требуется какое-то время, если, конечно, ей вообще дадут право голоса.

– Но ведь ты же не Феррилин имеешь в виду? – Зиллейби, казалось, немного обиделся.

– О, она в полном порядке, я уверена. Но до нужной кондиции еще не дошла. Взглянуть правде в глаза – дело нелегкое. Она претерпела столько тягот и страданий, вынашивая Дитя, – ровно столько же, как если бы оно было ее кровным, – и теперь, после всего перенесенного, ей надо свыкнуться с мыслью, что дитя это чужое, а она – всего-навсего «хозяйка» – приемная мать. Это мучительно тяжело, и нужно время, чтобы привыкнуть к такой мысли. – Она помолчала, задумчиво глядя на лужайку. – Я каждый вечер читаю благодарственную молитву. Не знаю, куда она возносится, но мне просто хочется, чтобы где-то знали, как глубоко я благодарна.

Зиллейби взял ее за руку. После нескольких минут молчания он произнес:

– Интересно, существует ли более глупая и безграмотная катахреза [5] Сочетание противоречащих друг другу понятий. , чем выражение «Мать-природа»? Ведь именно потому, что Природа сурова, безжалостна и жестока – гораздо больше, чем это можно себе представить, – возникла необходимость создать цивилизацию. Про диких животных говорят, что они жестоки, но самое свирепое животное кажется почти домашним в сравнении с жестокостью человека, скажем, потерпевшего кораблекрушение. Жизнь насекомых – бесконечный процесс воспроизводства невообразимого ужаса. Нет более лживой концепции, нежели восхваления чувства успокоения, навеваемого на нас Матерью-Природой. Ведь каждый вид стремится выжить и добивается этой цели всеми доступными ему средствами, как бы жестоки они ни были, разве что инстинкт самосохранения почему-либо слабеет в борьбе с другими инстинктами.