Оксана Демченко - ХЗ. характер землянина [Litres, СИ]

Я наступила на хвост, очнулась, сказала «упс» и остановилась, с разгону обняв обеими руками темное тело проводника. Оно оказалось жестким, как сталь, края чешуек плотно прилегали одна к другой и не резали пальцев кромками. Грисхш не дышал, не пульсировал и не вибрировал – он был на ощупь вроде трубы отопления ранней осенью. Чуть теплый и малость влажный…

– Мах, – позвал грисхш, не заметив ущерба хвосту от моей ноги.

В две руки проводник указал налево, в одно щупальце – направо, а усом повел вверх, отметив вертикальный лаз.

– Упс, – поразилась я широте выбора.

Сусаниным никого не стала называть, вдруг считает ехидство и огорчится? Тут, вдобавок, другой случай. Если не спешить и присмотреться, пути имеют особенности… Грисхш вряд ли знает, каким мне удобнее пройти.

Лаз вверх конкретно не для людей, которые без костюма супергероя. Вправо… Вслушиваюсь, оттуда прет эхо с капелью и вздохами. Влево сухой коридор. То есть куда руки указали – туда я и направлюсь. Делаю шаг. Грисхш принимается шипеть, стрекотать кончиком хвоста и хлопать руками по бокам и стенам. Радуется? Может, у него такой тест, проверка взаимопонимания?

Идем. Долго. Наконец, добредаем до уютной пещеры с зарослями зеленого мха на полу и синего светящегося – он как небо – на потолке. Грисхш свивает хвост кольцами, выпрямляем спину у тела, которое его передняя часть. Всеми конечностями лезет в стену, раздвигая бурые длинные волокна, висящие вроде шторы. Из ниши добывает здоровенный ком, в меня размером. За спиной нарастает шум – это ползут еще несколько грисхшей. Расселись и повисли, даже не тесно получилось. Я помялась, повздыхала и тоже села. Проводник вроде обрадовался. Покрутил ком и нашел неровную, отстающую пленку. Бережно потянул… и расправил первую шкуру. Все прочие грисхши помогали.

Это было восемь часов назад. С тех пор я молчу, киваю и надеюсь понять, что же мне показывают с упрямством воистину нечеловеческим. Проводник отматывает из комка шкуру за шкурой. Это слово он повторяет все более внятно, хотя я молчу, не поправляю. Значит, как-то ловит реакцию.

– Шкура, – снова сообщает он.

Ворох расправленного на полу уже накопил толщину в полметра. Зато остаточный ком теперь мал, не крупнее моей головы. Если присмотреться, шкуры с каждым разом все компактнее. Верхняя вполовину меньше нижней по длине и втрое уже ее. Разматывание шкур происходит все быстрее, грисхши не уймутся, пока не исчерпают ком. Киваю и жду продолжения.

Чьи это шкуры? Хороший вопрос. Наверное, даже самый важный.

– Эй, – осторожно прерываю молчанку. – Как тебя… схсс…

Грисхш замирает и смотрит на меня. Тыкаю в себя пальцем.

– Сима.

Тыкаю в него пальцем.

– А?

Тыкаю в себя, повторяю имя, опять в него, акаю. Щетинит усы, реагирует.

– Сссимх, – снова топорщит усы. – Ихасса.

– Грисхш, – я показываю на него, затем на следующего, – грисхш.

Так же тычу в каждого. Затем снова показываю на проводника и усложняю – «грисхш Ихаса». Подпрыгнул, застучал хвостом, взволновался весь – то есть стал перекатывать тело, чуть смещаясь по пещере..

– Грисхш Ихасса!

Вроде, мы в теме. Двигаемся дальше. Тычу в нижнюю шкуру.

– Ихаса?

– Ихасса!

Тычу в следующую, перебираю до верхней. Все – ихасса, без исключения. Получается, он каждую линьку бережно сматывал пленочку и намотал за жизнь ком диаметром в метр?

– Сколько же тебе лет, – балдею я, приобретая к грисхшу неизбежное уважение. – Дедушка.

Хвостатый коллектив продолжает разматывать ком, не обращая внимания на мой треп. Наконец, вот и последняя шкура, хотя она скорее всего первая. Длиной в мою руку от кончиков пальцев до локтя. Толщиной в большой палец. Не имеет конечностей. Прямо переросток дождевого червя. Трогаю заостренный хвост, чуть более тупой второй хвост. Ихасса радуется, хлопает руками. Показывает на висящего над головой соплеменника, затем на хвост своей первой шкуры и рисует рядом еще один такой, острием к своему.

– Самсх, – он быстро набирает на руку синий мох и рисует слабо светящийся след в воздухе, будто рядом с его первой шкурой лежит шкура такого же размера. Показывает на ее дальний конец. – Схарс. – Рисует еще червяка и его хвост, смотрит на меня, – Рссис.

Гос-споди, неужели я одна теперь знаю, почему они отправили ком шкур в ответ на запрос – кто такие грисхши. Написали «мы», стараясь объяснить попроще. Да они все связаны хвост с хвостом! Их народ – цепочка делений первого червяка… Или десять часов мне втолковывали нечто иное, но впустую?

Я провела по шкуре, показала дальше, туда, где рисовалась вторая, и дальше, и дальше, вроде как в темноту коридора.

– Грисхши?

– Грисхшс! – восхитился Ихасса. – Саахха ассахааса гриссхшшсса.

Мы друг друга поняли процентов на десять, наверное. Уже дело. Пробую разобраться в своих вопросах. Ищу на ощупь мелкий камешек.

– Габ Уги, – ищу второй, – Интра, – ищу третий, – габ Зу.

Странно, но наши, из Сада Тиа, все еще не нашли меня по ярлыку. И это при маниакальной упертости Макса! Ничего, раз время есть, буду сдавать на навигатора. Это лучше, чем роль жертвы влюбленного Игля. Сыплю камни, раскладываю из них кусок плоской пародии на вселенную. У меня в голове снова активна база данных габ-служащего. Грисхши, надо отдать им должное, не мешают, хотя малость скручиваются от зрелища.

– Уссохсх, – вдруг сообщает дальний из сумрака.

Песчаная вселенная поднимается с пола под общее вдохновенное шипение и, с шелестом теряя лишние пылинки, выстраивается в объемную модель. Интересно, кроме меня хоть кто знает, что грисхши – телекинетики?

Ихасса суетится, горстями рук и кончиками щупалец замусоривает схему, крошит мох с потолка, перетирает песок, запускает в плаванье волоски коричневой растительности со стен. Встроенная в мозг карта габ-служащего согласна – это силовые возмущения, глоп-разлом, метеоритные потоки. То есть мы обоюдно понимаем, что построили. Ихасса показывает на габ Уги, значит, исходный вопрос не забыт. Затем подсвечивает ореолом нашу нынешнюю планету пребывания. Обводит руками вокруг, тычет в стены туннеля. Снова показывает на Уги – и от габа струится серебряный лучик к нашей планете.

– Ха… а другие расы кораблями пользуются, без них никак, – балдею я от догадки. – А вы, значит, как черви голландские в сыре… простите.

Ихасса вслушивается, раздраженно шипит. Показывает камешек ужасно далеко, у стены пещеры – и оттуда по его воле начинает ползти к нашей подсвеченной планете серебряная змейка.

– Грисхс, – с пришипом, на долгом выдохе, сообщает мой проводник.

Стопку шкур общими усилиями бережно, но удивительно быстро и ловко, начинают скручивать в исходный ком. Наблюдаю и не мешаю. Если бы я линяла и могла сберечь часть памяти о себе прежней, я бы это делала? Не знаю. Сомневаюсь. Наверняка у грисхшей со шкурами связаны более сложные мотивы, чем сантименты или склероз. У них нет разделения полов, а значит, нет мужей, кузенов, братьев и дядек с тетками. Нет ничего, для меня обыкновенного и даже обязательного. А что есть? Пожалуй, последовательность рождения, когда твой хвост – чья-то голова. Имена соединены в длиннющую цепочку, сплетены крайними слогами, созвучиями.