Антон Ульянский - Путь колеса [Роман]

Скруб обнаружил это случайно. Однажды ему пришло в голову, что он мог бы заработать деньги, прочитав публичную лекцию о своем путешествии. Его мемуары давали для этого материал. Достаточно было прибавить к ним немного цифр и собственных имен, убрать эпизод с коровой и другие спорные места, умолчать о случае, когда его заперли в уборной, — и могла бы получиться забавная и поучительная история, для которой путевая книга служила бы иллюстрацией. В поисках импресарио Скруб заглянул в контору Рохуса и Смелта во втором этаже «Шарлотты».

Смелт разочаровал его. Он никогда не был устроителем публичных лекций и не знал никого, кто бы взялся за это дело. С профессиональной стороны он не мог быть полезен Скрубу. Зато вне деловой сферы Скруб неожиданно встретил у него сочувственный и даже восторженный прием.

— Немногие из людей способны сделать то, что сделали вы, — сказал Смелт, приветствуя его как всемирного путешественника. — Вы человек огромной выдержки. Я давно хотел познакомиться с вами. Если не ошибаюсь, вы живете в восьмом этаже, в восемьсот сорок девятом номере?

Он ошибся на один номер. Он назвал номер Анны. Скруб не обратил на это внимания, но Смелт сам поправил себя:

— Вернее: вы живете рядом с этим номером. Потому что в восемьсот сорок девятом живет одна моя клиентка. Вот почему я помню его…

Было поздно. Приемные часы кончались, и закрывая контору, Смелт предложил Скрубу провести вечер вместе.

— Мы поговорим за бутылкой вина. Нам есть о чем поговорить. Считайте себя моим гостем.

Скруб, всегда бывший чьим-либо гостем, считавший себя в гостях у человечества, не стал отнекиваться. Смелт привел его в трактир.

За вином сначала говорил Скруб и, под впечатлением дневных неудач, ругал ремесло всесветного пешехода: усталость, лишения, инвалидное будущее. Он сдохнет на двадцать лет раньше своих сверстников. Сдохнет, не оставив детей, без имени. Его труп будет лежать в морге, невостребованный родственниками.

— Зато вы свободны! — возражал Смелт, у которого были свои причины жаловаться. — Вы вне классов. На вас не липнут взгляды людей, у которых вы отняли их гроши. Если б вы знали, как тяжело чувствовать на себе эти взгляды. Но что можно сказать людям, которые не понимают, что естественный ход вещей раскидывает нас направо и налево, как он сам захочет? Я верю, что впоследствии он же, исчерпав себя, приведет к общему благополучию. Сейчас мои дела не плохи. Я имею возможность позвать друга в ресторан и угостить его вином. Но если вы заметили — качество вина не важное. Это оттого, что я не знаю, как называются более дорогие вина. Еще не успел узнать. Я — вчерашний бедняк. Я сам полгода назад пришел в Лондон с мешком за спиной. Чем я виноват, что я умнее других и понял, что во время общей безработицы единственной верной работой является именно подыскивание работы для других? Каждый, кто сейчас смотрит на меня косо, был бы рад занять мое место. Вся штука в том, что он не догадывается, как это сделать…

— У меня есть деньги, — жалобно говорил Смелт, переходя к третьей бутылке. — Но какая мне польза от них? Могу вам сказать по опыту: не в деньгах счастье. Прежде, когда я приходил в трактир обедать, я считал наличность и всегда хотел больше того, что мог себе позволить. Я съедал без остатка все, что мне давали. Сейчас я могу есть много и не думать о цене. Но мне это уже не нужно: я потерял аппетит. Я ем потому, что надо есть. И я хотел бы вернуть прежнее время: только тогда я ел по-настоящему…

Скруб из собственной практики знал, что аппетит иногда пропадает как раз тогда, когда появляется возможность наесться, но в голодном состоянии забывал об этом и даже не допускал, чтоб такие случаи были возможны. Он с недоверием взглянул на Смелта.

— А любовь? — продолжал жаловаться Смелт. — Вы думаете, деньги помогли мне в любви? Наоборот, из-за них я потерял веру в бескорыстную любовь. Мне тридцать шесть лет. Я мало изношен. У меня приемлемая внешность. Я имею право хотеть, чтоб меня любили. Я очень много значения придано женской любви. Но что выпадает на мою долю? Романы с безработными. Нельзя считать любовью романы с безработными. Они кончаются на следующий день после того, как их пошлешь на работу. После них остается обида, ибо видишь, что тебя еще раз обманули.

Скруб, вяло слушавший его жалобы, насторожился, точно около него вдруг запахло паленым.

— Вы говорите о женщинах, посещающих ваше бюро? — спросил он, неловко прищуриваясь.

— О них, — подтвердил Смелт. — С известной точки зрения, такие отношения предосудительны. Их называют вымогательством. По отношению ко мне это неверно. Я каждый раз верил в их искренность. Я думал: любовь свободна. Тем обиднее было мне потом убеждаться в ошибке. Я сам был страдающим лицом в этом деле. Кроме того, если вдуматься глубже, надо признать, что естественный ход вещей все равно привел бы дело к тому же результату. Мы — слепые исполнители его законов. И не имеет значения: я или кто-нибудь другой окажемся этими исполнителями…

Скруб молчал. Он был пьян и не мог развивать аргументацию. Но запах паленого, однажды услышанный им, уже не покидал его.

Соседний стол был занят женщинами. Одна из них подошла к Смелту как старая знакомая. У нее было надменное беспокойное лицо. Скруб узнал в ней Маб, которую он видел на лестнице «Шарлотты» в день прибытия.

Она была красива. Она перетянула на себя внимание Смелта, и Скруб был рад этому. Смелт не врал, когда говорил, что придает очень много значения женской любви. Он размяк в присутствии женщины. Он посадил ее рядом с собой. И, казалось, будь Маб немного добрее, он был бы рад немедленно же поверить в ее искренность, чтобы потом снова страдать от ошибки.

— Ты изменилась, Маб, — сказал он грустно. — Полгода назад ты была другой. Тебе надо изменить жизнь. Приходи ко мне в бюро, я пошлю тебя на работу…

Он говорил с пьяным сочувствием. Он впал в то слюнявое состояние, когда посетители проституток начинают советовать им перейти на честный путь. Маб слушала его, кривя губы.

— Теперь поздно говорить о работе, — сухо оборвала она его. — Надо было раньше думать об этом. Полгода назад я еще может быть стала бы работать…

И так как Смелт продолжал сочувствовать, она встала из-за стола.

— Мое время деньги! — напомнила она ему. — И мне надоели слюни. Если хочешь, идем со мной. Это будет стоить тебе шесть монет. Плати за вино. Идем.

Но Смелт остался сидеть, скривившись точно от боли.

— Ах, Маб, — сказал он с упреком, — разве можно говорить так?

Он страдал. Ее слова оскорбили в нем мужчину и доброго человека и именно в тот момент, когда он хотел подойти к ее душе. Он сжался и замолчал. Маб злорадно наблюдала его.