Антон Ульянский - Путь колеса [Роман]

В доме, где происходила запись уезжающих на Гималаи, толпились люди. Одни приходили, чтобы узнать подробности, и убедившись, что предприятие связано с большими лишениями, задумывались и уходили. Другие становились в очередь, давали подписку, что они предупреждены о тяжелых условиях работы, получали ордер на теплое платье для перелета и билет на отправку.

Были люди, которые прежде всего интересовались платой, и, узнав, что никаких приплат не будет, уходили. Плакаты извещали, что на работу требуются люди всех специальностей, включая поваров, врачей, прачек, портных. Продолжительность работы — не более тридцати восьми дней, которые остались до прохода колеса.

Костя пошел узнать подробности о Тарте и вернулся с фотографией в руках.

— Тут никто не знает, сколько лет Тарту. Сам он уже на Гималаях. Но вот фотография президиума комитета. Отыщите его тут.

Он выбрал самого молодого из шести человек на фотографии и показал на него Анне:

— Не этот ли?

— Этот, — подтвердила Анна, разглядев знакомое лицо.

Она обрадовалась и оживилась, и Костя, по молодости, испытал неудовольствие, что ее радость относится не к нему.

Однако, когда Анна захотела теперь же переговорить с Тартом по радио, он добросовестно пошел хлопотать об этом, и не его вина, если разговор не состоялся: связь поддерживалась через главный штаб в Москве и только по деловым вопросам.

— Можно говорить только о колесе, — сказал Костя. — А о нем вы как раз ничего не можете сказать…

— Если хотите, — прибавил он потом, разглядывая таблички с перечислением профессий, — скажите мне все что надо, и я лично передам Тарту, когда увижу его на Гималаях. Потому что я тоже поеду на Гималаи. Я по профессии рисовальщик, но могу быть и землекопом.

— Ваше посредничество не нужно, — засмеялась Анна. — Я сама могу стать в очередь. Я уже присмотрела себе профессию. В Лондоне я была землекопом, но на Гималаях мне пожалуй лучше быть судомойкой…

Люди, стоявшие в очереди, были понятны Анне только снаружи. Она не знала их языка. Она отметила разное состояние их одежды. Они не боялись, что голая грудь или заплата на башмаке лишат их чьего-либо уважения. Фигуры забитые или с завистливым взглядом отсутствовали. Девушки не были похожи на мадонн и не отличались ни хрупкостью, ни наивностью. Анну удивляло, что запись на работы происходила как ординарное явление, не было ни агитаторов с речами, ни широких жестов.

— Все-таки, — сказала она Косте, — первое впечатление от здешних людей не очень яркое. Я ожидала большего.

— Не вы первая говорите мне это, — ответил Костя. — Это обычное разочарование иностранцев. Но одни признаются в этом с злорадством, другие с сожалением. Они столько наслышались о нашей стране, что вообразили, будто это земной рай, где люди ходят не прикасаясь к земле, блаженно улыбаются и почти не говорят друг с другом, ибо все уже сказано…

Анна засмеялась, ибо в ее собственных представлениях также было некоторое ожидание рая.

— На самом деле, — продолжал Костя, — сказано пока немногое, у людей озабоченный вид и они ступают по земле тверже, чем когда-нибудь. Борьба продолжается. Настоящих врагов, врагов чистой крови, уже нет. Осталась полукровка, но ее достаточно. Вы может быть заметили, что и тут появились люди с кривыми улыбками и с желанием нажить деньгу. Эти люди — продукт всевозможных посторонних скрещений, метисы и квартероны контрреволюции. Для них у нас существуют сложные подразделения. Когда вы у нас поживете, вы увидите, как точно научились у нас классифицировать всякую постороннюю примесь. Их уточняют, именно для того, чтоб потом уничтожить.

Анна получила билет на отправку в тот же вечер. Костя должен был вылететь на следующее утро. Поездка на вербовочный пункт и возвращение заняли два часа. Когда они вернулись в бюро иностранцев, коллега Фейт все еще сидел там, отбывая дежурство, и был не прочь снова взять Анну в работу и продолжать лекцию о Пушкине и его эпохе.

— Оставьте ее в покое, — сказал Костя. — Она уезжает на Гималаи на тридцать восемь дней, после чего снова будет к вашим услугам. Я тоже покину вас на этот срок. Вас мучат некоторые нерешенные вопросы истории. Постарайтесь решить их до нашего возвращения…

Работы велись сразу на всем протяжении скатов. Динамит подтачивал вершины, сбрасывал их вниз, машины и миллионы рук заполняли щели. Колесу готовилась пологая гладкая дорога, по которой оно должно было соскользнуть в могилу. Экскаваторы и земляные насосы, подвешенные к аэропланам, летали над пропастями и устанавливались на любой высоте. И если на каком-либо участке подготавливался взрыв, вся масса аэропланов, с людьми на борту и машинами на цепях, тучей подымалась в воздух.

Машины получали энергию через эфир от сибирских станций, — это был внеплановый расход энергии, и для того чтоб машины на Гималаях работали, многие города в Сибири оставались без света и движения. Пилоты ночных рейсов, приближаясь к месту работ, видели яркую просеку огней, подымающуюся и опускающуюся по горам, с провалами полной тьмы. С каждым днем провалов делалось все меньше. Линия огней выравнивалась.

Машины разбивали главные препятствия, остальная работа выполнялась вручную людскими массами. Никому не было известно точное число работавших. Аэропланы непрерывно подвозили свежий человеческий материал из Европы и Азии и забирали в обратный путь больных, ослабевших и склонных к дезертирству.

Эти люди ежедневно истребляли тысячи тонн продовольствия. Десятки тысяч людей нужны были для того, чтобы продвинуть его к ним и обслуживать другие их нужды. Зато в течение тридцати восьми дней они должны были давать максимум работы.

Все знали, что их испытания не могут продолжаться дольше этого срока, однако темп работы был взят такой, что многим этот срок был не по силам. Вредный климат, вечная усталость, жизнь в палатках, необходимость быть всегда настороже и даже ночью вскакивать по первому сигналу и бежать к аэропланам, если рядом ожидался взрыв, — такая жизнь быстро изнашивала людей и превращала их в балласт, годный к обратной отправке.

Работами руководил президиум из шести лиц. Из них ближе всех к работающим стоял Тарт, и в широкой массе предприятие на Гималаях связывалось с его именем.

Это имя проникло в западную и американскую печать, и вызвало к себе двусмысленное отношение. Его предприятие считалось грандиозным, но сомнительным. Об истинном источнике добытой им информации знал лишь небольшой круг людей в Москве. Эти люди не сомневались в исходе дела. Кроме них еще один человек знал о завещании Дарреля, но он хранил его у себя, раздумывая и готовясь к какому-то ходу.