Антон Ульянский - Путь колеса [Роман]

— Я так и знал, — сказал он с невольной жалостью, — ни одна строчка из того, что тут написано, не была вам известна.

— Прежде всего, — сказала Анна, трезвея, — я вижу, что эта бумага может иметь значение для дела. Ее надо теперь же показать Тарту…

Она заговорила о Тарте, и Эгон мгновенно перестал ее жалеть.

— Не торопитесь, — остановил он ее. — Этот документ ничем не удивит Тарта. Потому что он ему отлично известен.

— Откуда вы это знаете?

— Я сам нашел эту бумагу только потому, что шел по его следам. Она находилась на верхней полке в шкафу в кабинете вашего отца. К полке вели свежие следы. Это были следы Тарта.

— Это возможно, — сказала Анна. — Тарт был в Клифтоне. Я знаю об этом. Он приезжал ко мне, но не застал меня.

Эгон усмехнулся.

— Он был в Клифтоне, но вы напрасно думаете, что его привело туда желание видеть вас. Ему был нужен кабинет Магнуса Дарреля и эта бумага. Когда он ее нашел, он снял с нее копию и уехал. Вы были придатком вот к этому листку. Вы и не подозреваете, какую жалкую роль вы играете…

— Моя роль представляется мне иною, — сухо ответила Анна, — и все это очень скоро выяснится. Вы застали меня врасплох, потому что действительно я не имела понятия о бумаге, которую вы привезли.

— Тарт не нашел нужным посвящать вас в ее содержание. И если б я не показал ее вам, вы никогда бы не узнали о ней. Колесо было изобретением вашего отца. Он его породил, и он же дал мысль, каким способом его уничтожить. Тарт сделал из его указаний практические выводы. Сейчас около колеса шум. Но имя вашего отца нигде не упоминается. Всюду — Тарт! Он — спаситель мира, он придумал ловушку на Гималаях, от него ожидают того, что не удалось самому Родену, хотя на самом деле Роден все-таки великий химик, а Тарт всего лишь ловкий человек, умеющий проникать в чужие кабинеты…

Эгон говорил горячо. Казалось, он разоблачал Тарта только для того, чтобы Анна не была игрушкой в его руках. Сам он при этом ничего не добивался. Он был проигравшийся человек и ни на что не рассчитывал. Он хотел только, чтоб выигрыш не достался никому, и это, злобное, продиктованное завистью, желание он не мог скрыть.

— Колесо было не единственным изобретением вашего отца, — продолжал он. — Его шкафы полны бумаг с формулами, а по его колесу вы можете судить, чего можно от него ждать. Некоторые из бумаг побывали в руках Тарта. И я не удивлюсь, если в скором времени станет известно еще какое-нибудь новое необыкновенное изобретение, и изобретателем окажется Тарт…

Он засмеялся брезгливо, точно окончательно уничтожив врага, и вдруг остановился, заметив, что Анна отвернулась и не смотрит на него. Ему показалось даже, будто ей было тяжело смотреть на него. Так отворачиваются от людей, которые внушают гадливость.

— Вы выбрали неудачное время для разоблачений, — сказала Анна. — Тарт сейчас очень занят. Но вы наговорили о нем столько плохого, что придется поговорить с ним теперь же. Вы также можете присутствовать. И если хоть десятая часть того, что вы говорили, окажется правдой, ваша роль будет не такой жалкой, какой она мне кажется сейчас.

Она двинулась вперед, не оглядываясь и не заботясь о том, следует ли он за ней. Вагонетка подвесной дороги понесла их вниз, к центральной ставке. Эгон из угла следил за Анной. Он был сбит с толку. Он приехал разоблачать, но дело повернулось так, точно он сам в чем-то должен был оправдываться. Так непонятно оборачивались все его планы, когда он сталкивался с Анной.

Прием у Тарта также был не таким, как он ожидал. Прежде всего им пришлось стать в очередь, точно они явились не для обличения, а с просьбой или за распоряжениями. Между тем Тарт издали узнал Анну и улыбнулся ей.

Когда дело дошло до них, Анна положила на стол завещание Дарреля.

— Эгон нашел этот листок в бумагах отца. Он утверждает, что и вы также имеете о нем понятие…

Тарт бегло осмотрел листок. Он был единственным в мире и не оставлял сомнений в своей подлинности.

— Совершенно верно, — ответил он спокойно. — Этот листок был в моих руках. Его копия в Москве в штабе колеса. Система скатов основана на данных, добытых отсюда. Я не говорил об этом вам, потому что у меня не было времени. Меня интересует лишь, каким образом этот листок попал в руки Эгона?

— Эгон был в Клифтоне вскоре после вас. К полке, на которой лежала шапка с листком, вели следы.

— Это правдоподобно, — ответил Тарт, подумав. — На пыли должны были остаться следы. Это объясняет мне, почему впоследствии этой бумаги не могли найти на месте. Она была в руках Эгона…

Он оглядел Эгона, который с вызовом смотрел ему в лицо, и добавил:

— Мне жаль, что он попал в руки чужих людей…

— Не потому ли, — спросил Эгон, — что это помешало вам присвоить чужую славу? И что к каждому вашему будущему изобретению мы найдем точную копию в кабинете Дарреля?

— Не потому, — ответил Тарт. — Даррель останется Даррелем. Его имя не пропадет. Кроме того, в кабинете Дарреля вы больше не найдете копии ни к каким изобретениям. Его бумаги в верных руках. И когда они будут расшифрованы, подлинная история колеса станет известна. Этот документ был единственным, которого не могли найти. Между тем очень важно иметь его в подлиннике и присоединить к остальным.

Он протянул руку к документу и вопросительно посмотрел на Анну. Анна кивнула головой. Он сложил его и спрятал в карман.

Покончив с этим делом, он перестал интересоваться Эгоном, хотя тот все еще стоял около его стола и смотрел на него с кривой усмешкой. Тарт совсем не чувствовал себя обвиняемым. Он слушал, что говорили ему очередные посетители, и отпускал их, точно никто не разоблачал его в похищении чужой славы или же эти разоблачения были второстепенным делом, терпящим любое отлагательство.

Неожиданно его вызвали по телефону на участок малайцев, где люди снова бросили работу. Он прервал прием и вышел торопясь. Анна вышла вместе с ним.

Его заместитель сел за стол и продолжал прием и, так как Эгон не уходил, он спросил, в чем у него дело. Эгон не ответил и повернул к выходу.

Он почувствовал себя лишним. Он приехал, чтобы играть центральную роль, но события обошли его, он оказался сбоку и в полном одиночестве.

Вдали Анна и Тарт садились в вагонетку подвесной дороги. Он отвернулся, чтобы не смотреть им вслед. Его сжатые челюсти двигались сами собой. Во второй раз в жизни он поймал себя на том, что скрежещет зубами. Он спохватился, пришел в себя, и быстро двинулся к пристаням, чтобы убраться прочь с Гималаев.

Обиднее всего было, что это удалось ему не сразу. В последние дни работ дезертиров удерживали силой, и он снова на несколько дней попал в хомут, который показался ему вдвойне тягостным.