Борис Мишарин - Сибирский Робинзон (СИ)

Борисов зарегистрировался со Светланой без каких-либо пышностей, праздновал свадьбу в собственном коттедже, куда пригласил только родственников. По существу, кроме родителей с обеих сторон и прислуги никого в доме не было. Илья подарил своей молодой невесте-жене изумительное колье с большим красным алмазом в центральной экспозиции. Золотые плетеные цепочки, инкрустированные красными алмазами чуть меньшей величины создавали необычный орнамент с зелено-голубыми грандидьеритами и розовато оранжевыми падпараджами. Колье не имело цены не только из-за самых дорогих камней в мире, но и из-за своего древнейшего происхождения. Теперь это уникальнейшее произведение искусства предков гипербореев носила счастливая Светлана. Многие или немногие заметят и сделают вывод, что на оранжево-красно-золотом фоне колье зелено-голубые грандидьериты расположены в соответствии со схемой созвездия Лебедя. Кто-то назовет это косым крестом, который в своей время являлся одним из символов Гипербореи. Но вряд ли последние будут правы. Гиперборея существовала пятнадцать-двадцать тысяч лет назад, а это колье в разы старше. Изотопное исследование подтвердит это без проблем. В мире и сейчас находят древнейшие останки цивилизации, но предметы старше тридцати тысяч лет замалчивают, ибо они не вписываются в общую теорию дарвинизма.

Светлана, теперь уже Борисова, в упоении отдавалась живописи. Это прелестно, когда не надо вставать по будильнику, спешить на работу, учитывать мнение не всегда профессиональных критиков, отзываться на негативную рецензию явных завистников. Она работала дома иногда по двенадцать-пятнадцать часов, иногда не бралась за кисть в течение всего дня. Художник — это не клерк по найму, без вдохновения в душе могут работать только кубисты, у которых итак все наперекосяк, считала Светлана.

Илья несколько дней посвятил совсем не своей клинике. Как гражданин страны и тем более врач, он не мог пройти мимо людей, уродующих жизни совсем молодых личностей. Людей? Скорее всего алчных нелюдей.

Обычная электрическая лампочка, ввернутая в старенький полусферный отражатель, иногда покачивалась со скрипом, высвечивая редкие, гонимые ветерком, снежинки. Ряды таких «античных» светильников свисали с двух высоких заборов, между которыми шла контрольно-следовая полоса колонии строгого режима. Тридцатиградусный мороз на верху конвойной вышки между заборами переносился с трудом даже в овечьем тулупе. В перчатках руки мерзли сразу же, и охранники надевали меховые рукавицы на вязочках, чтобы можно было их быстро скинуть и применить оружие в случае необходимости. Но никто из зэков на этой зоне судьбу рывком через заборы не испытывал. Спит или не спит часовой, метко стреляет или нет — проверять никому не хотелось. Подкопы делали и бежали другими способами, но не через контрольно-следовую полосу и высокие заборы, на которые еще нужно забраться.

Новый Год на зоне встретили спокойно, без особых происшествий и даже не выявили ни единого случая употребления спиртных напитков. Блатные, конечно, не обошлись без водочки, но праздновали Новый Год тихо, без эксцессов. Оперативники и режимники знали кто, где и что станет употреблять, но не свирепствовали и им за это платили совершенной иной монетой.

Полковник Елизаров, начальник колонии, именуемый у зэков хозяином, появился на зоне уже третьего числа. Решил сделать небольшую внеплановую проверку. По графику он был ответственным от руководства на следующий день, но решил обследовать свои владения внезапно. Выслушав доклад ДПНК (дежурный помощник начальника колонии), он остался доволен — тяжких нарушений режима нет и в ШИЗО (штрафной изолятор) никого еще в этом году не поместили.

Полковник направился прямиком в промышленную зону на производство. Зона не числилась дотационной и давала неплохую прибыль, за что Елизарова в ГУФСИНе ценили и уважали. Он умело организовал производство мебели, спецодежды для сотрудников нефтяных скважин, осужденных, держал небольшую свиноферму на отходах столовой, снабжая мясом руководство ГУФСИН и иногда зэков. Была и небольшая автомастерская, где могли отремонтировать любой автомобиль, покрасить и отполировать. Смотрящие начальники знали, что он строил себе коттедж руками осужденных, используя пиломатериалы колонии, закрывали на сии деяния глаза, так как им тоже что-то и где-то строилось. Некоторые честные офицеры пытались протестовать подобному произволу, писали заявления. Их рассматривали, проводили проверку, в ходе которой указанные факты не подтверждались. Понятное дело, что таким офицерам в колонии и во всем ГУФСИНе место не находилось. Разве когда-то было сложным уволить честного офицера со службы? Это балласт и падаль уволить трудно, а честного запросто.

Елизаров не просто так приехал в колонию… Ему скоро шестьдесят и наверняка отправят на пенсию, а дело необходимо передать в надежные руки. Он не собирался оставаться в России, давно уже прикупил домик в Испании на берегу моря и учил язык, приглашая на дом одну из преподавателей соответствующих курсов. Немолодая дама, а симпатичная сорокалетняя женщина вполне его устраивала и не отказывала полковнику в интиме. Жена умерла, дети выросли — почему бы и не махнуть в Испанию вместе с дамой сердца.

Пятнадцать лет он руководил этой колонией и помнил, как принял зону в период безработицы и разгула мафии. Правда все уже шло на спад, но еще во всю занимались жестким рэкетом, не платили зарплату и по городу ездили братки, вовсе не опасаясь гаишников. Еще тогда он отделил небольшое помещение в одном из цехов глухой стеной и потайной дверью. Те несколько зэков, которые строили и знали секрет, отравились паленой водкой. В тоже время уволили одного неудобного офицера, он как раз отвечал тогда за режим. Зэков нет, офицер наказан, все шито-крыто и до сих пор на зоне никто не знает о секретной, потаенной комнате.

Никто кроме тех зэков, кто находится там и одного офицера производственника, выполняющего роль курьера. В секретной комнатке работали четверо зэков со сроками наказания от двадцати лет и больше. Условно-досрочное освобождение им при хорошем поведении полагалось лет через пятнадцать, а Елизаров обещал им через пять лет полную свободу. Новые, настоящие документы и большие деньги, чтобы забыть проведенное время в колонии в объятиях девочек, шума морского прибоя и другой райской жизни. Пять лет и двадцать — разница огромная и зэки соглашались, даже не подозревая, что подписывают себе смертный приговор. Их приводили в тайное помещение и больше никто из администрации и других зэков их не видели. По документам они направлялись в другую зону, но автозак взрывался по неизвестным причинам в дороге, раскидывая вокруг куски тел обожженных бомжей. Еще через пять лет взрывали уже не бомжей, а тех зэков, которые уже отработали свой срок и ехали счастливые за новыми документами и райской жизнью.