Борис Мишарин - Зовущие корни (СИ)

После зимнего сна природа оживала зеленью трав и листьев, наполняясь запахами приближающегося лета. Крупнейшая река в Сибири, сбросив ледяной панцирь, текла спокойно и умеренно навстречу морю Лаптевых. По правому берегу тянулась грунтовая дорога, словно прижатая к Лене красными скалами.

Изумительно неповторимый вид открывался водителю. Внизу слева могучая река, еще не набравшаяся полных сил в верховьях, бежала синевато-серой мутной лентой, огибая попадавшиеся навстречу небольшие островки, на которых росла черемуха или обычный ивняк. Справа отвесные красные скалы высотой около пятидесяти-ста метров.

Вполне сносная грунтовка для российских дорог, по которой можно ехать километров шестьдесят в час, местами разгоняясь до восьмидесяти или замедляясь до сорока.

Михайлов остановил машину. Давно он не был здесь… очень давно. Десятилетним мальчиком покинул эти края с родителями и… возвращался сейчас на Родину. Позвала она его ностальгией, воспоминаниями детства, рыбалки и деревенской жизни. Захотелось душевного покоя в уединении с природой — родной речкой Леной и Тутурой, кедрачом, черникой и голубикой, соснами, лиственницами и березой.

Он огляделся, вдохнул родной воздух полной грудью, постоял немного и сел в автомобиль — пора ехать дальше. Первые двести шестьдесят километров от областного центра он проехал быстро, часа за три с небольшим — асфальт. Последние сто шестьдесят — грунтовка и еще тридцать по проселочной дороге пришлось преодолевать в течение четырех с половиной часов.

И вот она… родная Михайловка… одна улица вдоль дороги по левому берегу речки Тутура. Когда-то деревня даже имела начальную школу, а сейчас она вымирала. Осталось около сорока домишек, половина брошенных и пустующих, зияющих оконными проемами или забитыми досками наискось.

На улице ни души, лишь собаки встречали его своим недружелюбным лаем. Он ехал медленно, километров пять-десять в час. От лая собак вышел на улицу пожилой мужчина, видимо, поглядеть — чего разгавкались собаки. Удивленно смотрел на незнакомую машину, присел на скамейку у ворот, доставая кисет с табаком, свернул самокрутку и закурил.

Эх… деревня… деревня… Словно и нет двадцать первого века. Серая, видавшая виды, кепчонка на голове, стеганая безрукавка от телогрейки, кирзовые сапоги и кисет… «Неужели еще курят в деревнях махорку»? — удивился Михайлов, остановил машину и вышел. Несколько собак озлобленно залаяли, намереваясь наброситься на новенького, но старик отогнал их.

— Доброго здоровья, отец, — поприветствовал его Михайлов, — я присяду?

— И вам здрасьте, — ответил он, — садись, чего там, место есть.

Михайлов вынул из кармана пачку сигарет, предложил хозяину скамейки, закуривая.

— Не-е, трава одна, никакой крепости, я своё, — он приподнял еще недокуренную самокрутку.

Старичок пускал дым, между затяжками разглядывая приезжего, стараясь определить цель визита. Не из райцентра — городской, сразу определил он, но первым вопросов не задавал, понимая, что если присел на скамейку человек, то и заговорит сам.

— Как жизнь, отец, как здоровье? — из вежливости поинтересовался Михайлов.

— Ничего… живем помаленьку, — ответил он неопределенно, видимо, ожидая основных вопросов.

— Хочу остановиться у вас на жилье. Что посоветуешь, отец? — спросил Михайлов напрямую.

— Поживи, чего там, можешь на постой у Зинаиды стать, возьмет не дорого, или у меня, если пузырьком угостишь. Надолго к нам?

— Надолго, отец, надолго… Наверное, навсегда, — ответил Михайлов.

Старик удивленно посмотрел на приезжего, еще не поняв до конца сказанного.

— Ссыльный что ли? Так, вроде бы нет сейчас таких. Или бегаешь от кого? — предположил он уже с опаской.

Старик уже пожалел, что задал этот вопрос. Мужчина явно городской и в такую глухомань на отдых не ездят. Бывало, правда, что завозили чужаков на охоту — так сейчас не сезон и те всегда с начальством местным ездили. Явно беглый, от полиции скрывается, здесь участковый вовсе не появляется, чего ему тут делать? Все деревенские свои — тридцать мужиков да баб тридцать пять. Живут мирно. Конечно, бывает, что кто-то по пьянке своей бабе фонарь под глаз поставит, но на том все и кончится, без заявлений в полицию. В деревне и телефона нет, случись что — помощи ждать неоткуда, надо до поселка ехать двадцать верст.

— Не беспокойся, отец, не беглый я, — улыбнулся Михайлов, стараясь успокоить старика, — в деревне родился, но мать еще маленьким увезла в город. Не знаю почему, но потянуло в детство, хочется остаток дней пожить на природе.

— О-о, куда загнул, — усмехнулся, не веря, дед, — все из деревни, а ты в деревню. Здесь когда-то клуб был, школа… Многие поразъехались с перестройкой, будь она проклята. Работы нет — что делать, как и на что жить?

— Но вы же живете, — возразил Михайлов.

— Мы живем… мы, конечно, живем, — хмыкнул дед, куда нам ехать? Огородом кормимся, охотой, рыбалкой… грибы, ягоды, орехи. Автолавка раз в неделю приходит, привозит хлеб, крупы — так и живем.

— Понятно, так какой дом посоветуешь взять?

— Ты серьезно, что ли? — уже по-настоящему удивился старик.

— Да, отец, я серьезно, — ответил Михайлов, — меня, кстати, Борис зовут, а вас?

— Меня дедом Матвеем кличут, Наумовым, — ответил он.

Михайлов протянул руку.

— Вот и познакомились, — он пожал руку деда, — так что посоветуешь, дед Матвей? — вновь спросил Михайлов.

— Дак тут… — дед сдвинул кепку, почесал затылок, — ежели серьезно, то есть дом хороший, не сгнивший. Когда-то всей деревней его строили учителке нашей, но уехала она в город давно. Потом другая семья жила, но тоже уехала, почитай, как два года уже дом пустует. Не везет дому с хозяевами. Лучше другой дом выбери, есть еще пяток крепких домов.

— Покажешь? Тот, который учительнице строили.

— А че его показывать — вот он, с моим соседний, — махнул рукой дед Матвей.

— Пойдем, глянем что ли, — предложил Михайлов.

— Так, это… надо топор взять — дом-то заколоченный стоит, — ответил дед, — ты иди, я счас.

Михайлов встал, подошел к соседнему двору. Вдоль улицы покосившийся немного забор из досок, ворота и калитка. Он толкнул ее, та отворилась со скрипом. Внутри небольшой двор квадратов на сто, слева деревянный сруб — банька, догадался Михайлов. Справа навес под дрова и какой-то сарай, прямо крыльцо на три ступени, ведущее на веранду. Сам дом, примерно, восемь на восемь метров. За домом распаханное поле соток на двадцать пять, огороженное жердями.

— Здравствуй домик, вот и вернулся я… — произнес Михайлов негромко.

Подошел дед Матвей с топором, отодрал прибитые доски на входной двери, вошел внутрь, позвал: