Клиффорд Саймак - Могильник

— Ничуть, — сказал тот. — Чтобы добраться до реки, нам придется перевалить через горы. Надеюсь, мы собьем волков со следа. Но если позволите…

— Долгая история, — отрезал я. — Мы расскажем вам все потом.

— А вам не доводилось слышать, — поинтересовалась Синтия, — о бессмертном человеке, который ведет жизнь отшельника?

— По-моему, доводилось, — ответил Душелюб. — Много лет назад. Мне он представляется мифом. На Земле существовало столько мифов!

— Они все в прошлом, — сказал я. Он печально покачал головой.

— Увы. Мифы Земли мертвы.

На небе собрались облака. Ветер, изменив направление на северный, стал холодным и пронзительным. В воздухе ощущался странный сыроватый запах. Сосны, что росли на холме, раскачивались и постанывали.

Мои часы остановились, но я ни капельки не огорчился. Начиная с того момента, как я покинул Олден, они мне были практически не нужны. На борту корабля похоронной службы действовало галактическое время, а земное время не совпадало с олденским, хотя, повычисляв немного, их можно было сопоставить. Я справлялся о времени в той деревне, где нас пригласили на праздник, но там этого никто не знал и не желал знать. Насколько мне удалось выяснить, в деревне имелись одни-единственные часы, изготовленные вручную из дерева, да и те ничем не могли мне помочь, поскольку их никто не заводил. Я решил установить часы по солнцу, но прозевал тот миг, когда оно было прямо над головой, и потому вынужден был прикидывать, как давно светило начало клониться к западу. Теперь же часы остановились окончательно, ибо запустить их я не сумел. Но, по правде сказать, я приучился обходиться без них.

Душелюб возглавлял наш отряд, за ним двигалась Синтия, а я замыкал шествие. С рассвета мы покрыли значительное расстояние, однако я не имел ни малейшего представления о том, сколько мы уже идем. Солнце скрылось в облаках, мои часы остановились — так что определить, который час, было невозможно.

Призраков нигде не было видно, однако я нутром ощущал их незримое присутствие. Душелюб тревожил меня ничуть не меньше своих приятелей. Дело заключалось в том, что при свете дня он напоминал человека не больше, чем тряпичная кукла. У него было лицо тряпичной куклы: узкий, слегка перекошенный рот, глаза чуть ли не крестиком, нос и подбородок начисто отсутствовали. Сразу ниже рта лицо переходило в шею. Капюшон и роба, которые я на первых порах принял за одежду, казались частями его карикатурного тела. Если бы не невероятность подобного предположения, я бы поручился чем угодно, что так оно и есть. Ног его я не видел, потому что его роба (или тело) опускалась до самой земли. Передвигался он таким образом, словно ноги у него были; я еще подумал, что, будь он безногим, ему навряд ли удалось бы все время опережать нас на несколько шагов.

Он молча вел нас за собой, а мы следовали за ним — тоже молча, ибо при столь быстрой ходьбе дыхания на разговоры не хватало.

Наш путь пролегал глухими местами, где не было никаких следов того, что когда-то тут жили люди. Мы шли по холмам, время от времени пересекая крохотные долины. С вершин холмов нам открывались бескрайние просторы, лишенные даже намека на человеческую деятельность: ни обломков строений, ни разросшихся изгородей. Кругом был лес; он густой стеной вставал в долинах и немного редел на холмах. Почва была каменистой; повсюду встречались огромные валуны, на склонах холмов серели выходы пород. Почти ничто не оживляло безрадостную картину. Изредка раздавались птичьи трели, мелькали порой среди деревьев какие-то зверюшки. Я решил, что то кролики или белки.

В долинах мы останавливались, чтобы напиться из мелководных речушек, но привалы были кратковременными. Мы с Синтией ложились на живот и жадно пили, а Душелюб, который, по всей видимости, не нуждался в питье, нетерпеливо поджидал нас, чтобы двигаться дальше.

Наконец, впервые с момента выхода в путь, мы устроили настоящий привал. Гребень холма, вдоль которого мы шли, круто забирал вверх, а потом нырял в распадок; самую верхнюю его точку образовывала широкая площадка, на которой громоздились друг на дружку камни, каждый размером с хороший амбар. Навалены они были так, словно с ними играл какой-нибудь древний великан: они наскучили ему, и он бросил их лежать там, где они лежат до сих пор. На камнях росли чахлые сосенки, кривые корни которых алчно цеплялись за любую опору.

Душелюб, который по-прежнему опережал нас, исчез среди камней. Достигнув того места, где он пропал из вида, мы обнаружили, что наш вожатый удобно устроился в расселине, образованной массивными каменными глыбами. Расселина защищала от ветра, и из нее можно было наблюдать за тропой, по которой мы пришли.

Душелюб помахал рукой, подзывая нас.

— Передохнем, — сказал он. — Если хотите, перекусите, но без огня. Огонь, быть может, разведем вечером. Там поглядим.

Мне хотелось только одного: сесть и больше не вставать.

— Не рано ли мы остановились? — спросила Синтия. — Они, наверно, уже пустились в погоню.

Вид у нее был такой, будто колени ее вот-вот подломятся и она рухнет навзничь, чтобы никогда не подняться.

Тонкие губы на лице тряпичной куклы разошлись в усмешке:

— Они еще не вернулись в пещеру.

— Откуда ты знаешь? — спросил я.

— От теней, — ответил Душелюб. — Они бы известили меня о возвращении волков.

— А не может быть, — поинтересовался я, — чтобы твои тени сбежали, бросив нас на произвол судьбы?

Он покачал головой.

— Не думаю, — сказал он. — Куда они денутся?

— Ну мало ли, — смешался я. По совести говоря, я понятия не имел, куда могут деться призраки.

Синтия устало опустилась на землю и оперлась спиной на громадный валун.

— Что ж, — проговорила она, — значит, можно перевести дух.

Порывшись в рюкзаке, который скинула с плеч перед тем, как сесть, она достала из него что-то и протянула мне. Я присмотрелся: какие-то непонятные красные с черным плитки.

— Что это за отрава? — осведомился я.

— Вяленое мясо, — сказала она. — Отломите от плитки кусочек, положите в рот и начинайте жевать, Очень питательно.

Она предложила мясо Душелюбу, но тот отказался,

— Я крайне редко поглощаю пищу, — объяснил он. Избавившись от своего рюкзака, я подсел к Синтии, отломил кусочек вяленого мяса и сунул его в рот. Мне показалось, что даже картон был бы, пожалуй, помягче и повкуснее.

Усевшись лицом к тропинке, по которой мы сюда добрались, и меланхолично двигая челюстями, я думал о том, насколько суровее жизнь на Земле по сравнению с нашим милым Олденом. Вряд ли я действительно сожалел о том, что покинул Олден, но был к этому близок. Однако воспоминания о прочитанных книгах о Земле, о моих мечтаниях и томлениях укрепили мой дух. Я размышлял о том, что будучи восторженным поклонником первобытной красоты земных лесов, тем не менее, ни физически, ни по складу характера решительно не годился на роль этакого первопроходца, покорителя девственной природы. Я прилетел на Землю вовсе не за этим; но, с другой стороны, в теперешних обстоятельствах мне выбирать не приходится.