Анна Семироль - Азиль

«Верни её домой», — раздался позади надтреснутый старческий голос.

Пара испуганно обернулась. У валунов стояла пожилая сутулая женщина в заношенном пальто и накинутой на плечи чёрной вдовьей шали.

«Что вы знаете о ней?» — спросил Хосе.

И женщина ответила словами директора цирка: «Её судьба предопределена, у неё нет иной».

Хосе закутал Фортунату поплотнее в одеяло и подошёл к женщине. Та смотрела на море, подслеповато щурясь, узловатые пальцы перебирали чётки. Щёлкали секундами отполированные бусины.

«Кто вы?» — спросил Хосе.

Вместо ответа та покачала головой.

«Возвращайтесь. Так будет лучше»

Подошла и Фортуната. Заглянула в выцветшие глаза женщины и тихо сказала:

«Я знаю, что вы можете нам помочь. Пожалуйста. Мы так хотим быть счастливыми и свободными…»

«Фортуната, моё милое дитя, если я сделаю это, твоё счастье будет недолгим», — снова покачала головой женщина.

«Я понимаю. Но всю жизнь, сколько себя помню, я испытываю постоянный страх, ни одной ночи не прошло без кошмаров. Ради того, чтобы ощутить любовь, не отравленную страхом, я готова заплатить».

Пожилая женщина повернулась к Хосе.

«Скажи, ты согласен с ней?»

«Да. Её счастье — моё счастье!» — пылко воскликнул он.

Женщина зябко подышала на руки в дырявых перчатках и проговорила:

«Будь по-вашему».

Она шагнула к Фортунате и сильно ударила её в грудь. Девушка коротко вздохнула, закашлялась — и выплюнула клочок бумаги, испещрённый корявыми строчками. Он упал в подставленную ладонь пожилой женщины, ярко вспыхнул голубоватым пламенем и пропал.

«Теперь ты свободна», — прошелестел усталый голос.

Лицо Фортунаты просветлело, на щеках появился румянец. Она и Хосе бросились было благодарить женщину — но та вдруг оказалась медленно бредущей вдоль кромки воды далеко-далеко от них.

Молодая пара нашла недалеко в скалах пещеру. Они развели там костёр и быстро отогрелись. Весёлые блики пламени освещали камни, превращая убежище в уютный дом. Хосе и Фортуната поужинали чёрствым хлебом и кислым вином из фляги и уютно устроились на расстеленном одеяле.

«Завтра утром мы пойдём в ближайший город. Там нас ждёт дом нашей мечты, — говорил Хосе, поглаживая кудри Фортунаты. — Зима не вечна, скоро будет солнечно. И теперь я точно знаю, что всё у нас будет хорошо».

«Я больше не боюсь, — улыбнулась девушка. — Словно разжалась рука, что держала меня за горло, не давая сказать главное: я люблю тебя и больше не боюсь. И я тоже знаю, что всё будет хорошо».

И они занялись любовью. И уснули лишь под утро, согретые теплом костра, обнажённые и свободные. А утром…

Вероника замолкает. Пальцы, держащие подвешенное на нити яблоко из папье-маше, разжимаются, и игрушка катится Ксавье под ноги. Он нагибается, поднимает её и протягивает молодой женщине.

— Что было утром, Веро?

— Утром Хосе проснулся.

— А Фортуната? — нахмурившись, спрашивает священник.

Вероника смотрит под ноги, будто что-то вспоминая, и отвечает не сразу.

— Когда Хосе проснулся, с ним рядом лежала кукла. Большая кукла в человеческий рост, изображавшая темнокудрую девушку в белом платье, расшитом блёстками. Лицо куклы было сделано с особым мастерством и изяществом, и в распахнутых синих глазах, сиявших на нём, застыло выражение блаженства и счастья.

Ксавье закрывает пластиковый ящик, в котором лежали гирлянды и игрушки, относит его на скамейку. Когда он возвращается, лицо его задумчиво.

— Скажи… Фортуната, выходит, стала тем, чем была?

— Да. Она была талисманом, куклой, созданной искусным мастером. Поглотительницей кошмаров. Забирала себе ночные страхи других людей. А когда Фортуната получила свободу… Она обрела истинный облик.

— Откуда в тебе эти истории, Веточка? Почему нельзя было сделать её героев счастливыми? — мягко спрашивает Ксавье.

Молодая женщина поправляет заколку в волосах и пожимает плечами.

— Это не мои истории, они возникают в голове сами. Их герои… Я сожалею, Ксавье. Но мне дано лишь рассказать то, что с ними случилось. Они где-то жили. И с ними было то, что было.

Он бережно берёт её за руку, прячет прохладные пальцы в своих ладонях.

— Отпусти эту историю, Веточка. Она прозвучала и покинула тебя. И пусть придёт новая. Где все будут счастливы. Пойдём, Веро. Нас ждёт хороший день, наполненный светом и радостью.

Жиль Боннэ лежит ничком в сочной зелёной траве парка, прильнув левой щекой к земле. Глаза его закрыты, на губах — блаженная улыбка. Походит Акеми с кульком жареного картофеля и парой куриных крыльев, усаживается рядом с мальчишкой.

— Боннэ, хватит валяться. Все нормальные люди на праздник пожрать и повеселиться идут, а ты в траву вцепился. Пойди, возьми еды со стола, когда ещё так свободно поедим.

— Когд-да ещё можно так п-полежать, — не открывая глаз, отвечает Жиль. — Я люб-блю этот парк, в-вот так вот. И мне н-нравится запах т-травы.

Акеми усмехается, кладёт у него перед носом ломтик картофеля. Мальчишка приоткрывает глаз, пытается достать картошку языком. Акеми срывает травинку, пододвигает ломтик ближе. Жиль приподнимает голову, хватает травинку зубами.

— Бака! Выплюнь! Картофель вкуснее, — смеётся Акеми.

На цветок в тени от белобрысых вихров Жиля садится пчела. Мальчишка осторожно приподнимается, опираясь на локти, и зачарованно рассматривает насекомое. Маленькие лапки пчелы желты от пыльцы, она деловито копается в недрах цветка.

— В-во внутрен-нем саду Собора есть п-пасека, — шёпотом рассказывает Жиль. — К-когда я б-болел, отец Ксав-вье лечил м-меня мёдом. И рас-сказывал про п-пчёл. К-как они работают, как живут и д-делают мёд. Т-ты знаешь, что у них св-воё г-государство?

— Не-а, — равнодушно отзывается Акеми. — Когда с детства работаешь, как-то не до пчёл. Я их вижу только на праздниках, когда всем можно приходить сюда.

Мимо пробегают двое детишек лет четырёх, радостно вопя и пиная тряпичный мяч, и потревоженная пчела улетает. Жиль сокрушённо вздыхает, садится, поджав под себя ноги в залатанных старых джинсах, и слегка касается тонких лепестков цветка. Кончики пальцев становятся жёлтыми.

— Я п-пчела! — радостно восклицает Жиль и касается кончика носа Акеми. — С-сейчас ужалю!

— Я тебе сейчас палец откушу, — мрачно обещает девушка. — Я этого пакостника отмыла, штаны отстирала и заштопала, а он — «ужалю»!

Она треплет его по макушке, ероша светлые пряди. Жиль смешно вытягивает тощую шею, подставляя голову под нехитрую ласку, щурится. Акеми закрывает ладонью его изуродованную шрамами щёку, пытаясь представить мальчишку без них.

— Красивый ты малый, — улыбается она. — Отмыть, причесать, приодеть — и от девок отбою не будет.

Жиль меняется в лице, шарахается. Наскоро пятернёй зачёсывает длинную чёлку на левую сторону лица.