Дмитрий Грунюшкин - За порогом боли

Удары повторялись с ужасающей точностью какого-то страшного огромного метронома. И они приближались. Из-за голов людей Макс ничего не мог рассмотреть. Он отбежал подальше в сторону и заворожено замер.

Прямо на толпу, заполнив улицу от дома до дома, будто отряды крестоносцев, надвигались шеренги ОМОНа. Они наступали медленно, каждый шаг отмечая ударом дубинки в прозрачный щит.

«Д-Р-Р-У-ММ!»– сотня дубинок одновременно расплющилась о плексиглас, сверкающий на солнце.

«Д-Р-Р-У-ММ!»– шеренги приблизились еще на один шаг. Белые шлемы с забралами, серые бронежилеты – безликие терминаторы. Их методичная поступь наводила ужас. Дробный грохот бил по нервам и неотвратимость, с которой они приближались, убивала надежду на спасение. Было что-то гипнотическое в этом мерном стуке, что-то такое, что парализовывало волю и лишало сил не то что наступать, а даже спасаться бегством.

И, вдруг, подчиняясь неслышной команде, ОМОНовцы одновременно выкрикнули что-то в оцепеневшую толпу. «Х-Х-А-А!»– в сотню мощных глоток. Звуковая волна метнулась между домов и резанула по обнаженным нервам.

И закаленные ветераны политических схваток и уличных боев дрогнули.

Толпа отхлынула назад, оставив на асфальте тела трех растерзанных милиционеров из оцепления.

«Красные штурмовики» предприняли отчаянно-безумную попытку и бросились к щитам, но в этот раз они столкнулись с рукой режиссера, который был более талантлив, чем тот, что ставил их спектакль.

Щиты одновременно повернулись ребром, и из образовавшихся промежутков грянули выстрелы. Пластиковые пули с расстояния в тридцать метров действовали с ужасным эффектом. «Штурмовики» были отброшены назад, многие из них остались лежать на земле.

Медленно двигавшийся позади ОМОНовцев БТР взорвался криком сирены, и демонстранты просто бросились бежать. ОМОН ускорил шаг, ни на сантиметр не разорвав четкой линии шеренг. А на другом конце площади бегущих уже ждали. Все слилось в жуткой какофонии побоища: крики, вопли, визг, вой сирены, грохот дубинок о щиты, выстрелы. Из задних рядов ОМОНа в толпу полетели гранаты с «Черемухой». А когда первые шеренги блюстителей порядка вошли в соприкосновение с демонстрантами, Максу захотелось отвернуться…

Сквозь весь этот дикий шум Макс едва услышал треск выстрелов во дворах ближних домов, сразу же вспомнив, зачем он сюда пришел. И – о, черт! – «афганцев» и в помине не было на площади. Макс сломя голову ринулся туда, где стреляли, не думая о том, что его там, в общем-то, не ждут, и запросто могут подстрелить «за компанию».

Во дворе никого уже не было. Только расстрелянный в решето «Форд-Эксплорер» с двумя трупами внутри, еще один труп на газоне, да куча автоматных гильз.

Макс подобрал несколько и стал рассматривать тело, лежащее на траве. Полноватый, но со следами былой мускулатуры, мужик, очень дорого одетый, лысоват со лба. А уж как его изрешетили! Крови как из свиньи натекло.

Макс пощелкал фотоаппаратом, и снова прислушался к происходящему на площади. Там еще грохотали выстрелы. «Главное задание выполнил только процентов на десять, так хоть там сниму толком» – подумал Макс и уже собрался отваливать, как, вдруг, услышал крики и ругань совсем рядом.

Из подъезда вывалились лейтенант-ОМОНовец, что давеча гонял Макса по привокзальным дворам и ярко и дорого одетая девушка лет восемнадцати. Она вырывалась из огромных лапищ милиционера и весьма крепко материлась, на что лейтенант отвечал ей более чем адекватно.

Из этой «светской» беседы спрятавшийся за машиной репортер смог понять, что эта деваха видела, как расстреливали этих несчастных и даже, похоже, приехала вместе с ними. А идти куда-либо с этим «ментом вонючим» она наотрез отказывалась. В конце концов, ОМОНовец влепил ей такую затрещину, что она грохнулась на землю метрах в двух-трех от того места, где стояла.

В этот момент Макс выглянул из-за «Форда» и нажал на спуск фотоаппарата. Лейтенант обернулся, а девчонка вскочила и попыталась убежать. И тут произошло то, чего никто из присутствовавших не ожидал. ОМОНовец машинально вскинул автомат и нажал на спуск. АКСУ рявкнул короткой очередью и девушку, уже забегавшую за стоящие рядом гаражи, будто ударили в спину. Она рухнула на битые кирпичи, выгнулась, пытаясь достать руками рану на спине, вздрогнула несколько раз всем телом и затихла.

Лейтенант зло сплюнул и повернулся к Максу, все еще нажимавшему на спуск автоматической камеры.

– Пожалуй, мне придется забрать твой аппаратик, – процедил лейтенант и поднял автомат.

Черный и бездонный, как тоннель, зрачок автомата глядел на Макса бесстрастно и неотвратимо.

Палец на курке напрягся, побелел и…Макс закричал… Грянул одиночный выстрел и Макс, как в замедленном кино, увидел, что голова ОМОНовца разлетелась сотней красных брызг, и убийца рухнул к ногам своей жертвы. Макс не мог двинуться с места. Его била нервная дрожь.

Из-за соседнего гаража вышел парень в светлом плаще и десантной кепке с «калашниковым» наперевес. Он посмотрел на Макса, ткнул ботинком тело лейтенанта, подобрал его автомат и скрылся за углом.

Макс нетвердым шагом подошел и, преодолевая отвращение, посмотрел на место трагедии. Асфальт был забрызган серо-коричневыми блестящими лейтенантскими мозгами. «У него, оказывается, были мозги» – промелькнула не совсем уместная мысль. Стараясь не смотреть туда, где еще недавно была голова, Макс присел, и вытащил из кобуры убитого пистолет, а из набедренного кармана запасную обойму. Сложил трофеи в сумку и затрусил с места происшествия. Забежав за угол дома, Макс остановился, несколько секунд помедлил и, наклонившись, выложил на землю все, что съел утром на завтрак.

Солнце падало за заводские цеха на окраине города, пробив облака вонючего дыма и заливая взбудораженные улицы кровавым светом. Лужи, отражая небо, казались лужами крови.

Ботинки загораживали полнеба. Макс, тупо уставившись на свои ноги, задранные на подоконник, уже полчаса разглядывал бурое пятнышко на ребре подошвы левого ботинка.

В кабинете было сумрачно и от того, что уже наступил вечер, и от густого табачного дыма. Макс выдул очередную струю, понаблюдал, как заколыхались четкие сиреневые пласты воздуха, меняя свою форму и застывая в новой. Обжигая пальцы, затушил микроскопический окурок об ножку стула и бросил бычок на пол, в огромную кучу таких же чинариков.

Он сидел уже восемь часов, запершись в своем кабинете в редакции. Он не слышал, как время от времени сотрясалась от ударов дверь, как с грохотом проносились по улице грузовики. Иногда на него накатывало волна то страха, то тошноты.

Щелкнул замок и в кабинет влетел Джон. В дверях остались человек пять с опасливым любопытством наблюдающих редколлег. Пыхтя, внес свой живот редактор.