Петр Воронин - Прыжок в послезавтра. Повесть

Селянин включил видеопанораму. Стена напротив мгновенно исчезла. Запахло водорослями, солью. Стало знойно. И насколько хватал глаз, голубела вода. Слышался плеск волн.

До глубокой ночи просидел Валентин в комнатке, действительно ставшей для него окном в обновленный мир. Утром вновь занял место у стола-пульта. Он провел возле экрана и еще один день, а потом закрылся в спальне, пытаясь разобраться в лавине новостей.

Когда-то люди мечтали покорить пустыни Азии и Африки, построить подводные города на гигантских шельфах морей и океанов. Все это стало явью.

Когда-то грезили об отеплении Сибири и Канады, ломали голову над тем, как заставить плодоносить каменистые горные хребты. Все это осуществилось.

Люди потеснили море, соединив острова, создали гигантские водоемы посредине материков.

Перемены восхищали Валентина, рождая гордость за человеческое всемогущество. Перемены пугали Валентина, потому что убеждали его в собственном ничтожестве.

Он с оторопью думал о встрече с людьми.

Он с нетерпением ждал этой встречи.

Три человека ему были знакомы, но двое были врачами, он относился к ним, хотя и с уважением, однако чуть снисходительно. Это осталось с тех пор, когда он работал в тундре и частенько поступал вопреки предостережениям эскулапов, даже посмеивался над их страхами. Об Ольге, вернее Эле, Валентин старался не вспоминать. Он вычеркнул ее из памяти… Хотел вычеркнуть.

Илья Петрович, вероятно, неплотно закрыл дверь, и до поздней ночи из сектора дома, где он жил, доносилась музыка, полная тоски и боли. А утром он появился в гостиной очень тихий, грустно улыбающийся. И Валентин впервые подумал о нем просто как о человеке, у которого своя особенная, не похожая на другие жизнь, свои радости и горести, а где-то в космосе - любимая дочь.

- Надеюсь, у вас… у тебя все благополучно? - спросил Валентин.

- А почему ты решил, что может быть иначе?

- Уж очень грустно ты играл.

Илья Петрович покачал головой.

- Играл не я. Не тот у меня слух, чтобы так играть. Но ты прав, мне было не по себе вчера… Ну, а твои планы не изменились? К людям? Раз ты готов, мы тем более готовы. Саня, одежду!

Он не хотел говорить о себе.

А робот уже развертывал белый пакет, в котором кроме белья, брюк и куртки лежали носки, перчатки, коричневая шапочка вроде спортивной и мягкие, тоже коричневые, полусапожки. Валентин переоделся, удивляясь, как впору все пришлось, как легка и удобна одежда.

- Заправить «стрекозу»! - приказал Илья Петрович роботу. - Через полчаса вылетаем. Автоматику здания на готовность номер три. Окна затемнить.

- Задание понятно, - четко выговорил «немой» Саня.

- Ему вернули речь, - объяснил Илья Петрович. - Прежде мы боялись, что он может спутать все наши планы. В актеры он не годится. Да и мы тоже…

Валентин усмехнулся.

- Нет, я не над тобой… Я вспомнил, как однажды обругал Саню. И еще-как рассказывал ему о себе…

- И что он?

- Слушал, да еще как внимательно!..

За дверью раздались шаги.

- Я могу войти?

- Конечно, конечно… Полюбуйся-ка нашим героем, Клавдия Михайловна.

Клавдия Михайловна появилась в костюме, который, вероятно, предпочитали носить в зимнюю пору все женщины средней полосы: брюки, куртка, шапочка. У Клавдии Михайловны они были белыми… Золотистые волосы лежали на левом плече. Оглядев Валентина, Клавдия Михайловна одобрила:

- А ты молодец. Была бы помоложе, наверное бы вздыхала тайком о тебе, - и, посерьезнев, спросила Илью Петровича: - Ты слышал?

Тот кивнул.

- Теперь они очень скоро дадут знать о себе. В ту сторону посланы два дополнительных ретранслятора. Ты не терзай себя понапрасну, как ночью…

- Вчера вечером мне вдруг показалась, что я забыл ее лицо, - сказал Илья Петрович. - Немыслимо, чтоб я и - забыл. Мне стало страшно вчера, и я попытался написать ее портрет. По памяти написать. Включил музыку и встал к мольберту… Нет, нет, я, конечно, помню каждую ее черточку. Немыслимо… чтобы не помнить. Мы отвлеклись.

- Я уверена, что все окончится благополучно, - Клавдия Михайловна повернулась к Валентину. - Тебя надо приготовить к выезду в мир. Возьми вот это, - она протянула переговорные микростанции, похожие на клипсы.

- Тебе не обойтись без них… Дай лучше я сама прилажу.

Клавдия Михайловна приподнялась на носках, прижала крохотные аппаратики к мочкам его ушей. Валентин лишь в первые секунды чувствовал легкое жжение в том месте, где они соприкасались с кожей. Потом неприятное ощущение исчезло.

- Никакой подзарядки им не требуется. Они питаются биотоками человеческого тела, - объяснил Илья Петрович. - Снимать на ночь не надо. Воды можно не остерегаться. А вызывая нужного человека, произнеси имя… Правда, предварительно в память микростанции надо ввести позывные дорогих тебе людей. Не огорчайся - у тебя еще появится их немало. Можешь, конечно, в каждом отдельном случае прибегать к услугам справочного центра. А как пользоваться приемником и передатчиком изображения, ты видел: стоит нажать на него… Да, если придется беседовать с кем-то, кто не знает русского, прикажи микростанции: «Перевод!» - все уладится немедленно. Микростанция самостоятельно подключится к электронному переводчику… Запомнил?.. Вы присядьте… Я сейчас…

Он вернулся, бережно прижимая к груди что-то завернутое в зеленую ткань.

- Это портрет? - не очень уверенно спросила Клавдия Михайловна.

Илья Петрович кивнул.

- И можно взглянуть?

Илья Петрович почти испуганно отстранился. Но потом все-таки отвернул зеленую ткань.

Девушка в развевающемся на ветру легком платье, казалось, была готова взлететь - так порывисто рванулась она вперед, так пристально вглядывалась куда-то вниз и вдаль прищуренными глазами.

Валентин не сразу заметил, что лишь девичье лицо выписано четко и смело, а фигура и платье намечены скупыми и едва заметными штрихами. Но именно поэтому портрет передавал тоску, смятение, тревогу отцовской души, и, казалось, нельзя тут ничего нельзя прибавить, ни одного штришка…

А в гостиной стал сгущаться сумрак, хотя на улице был день.

- Погоди, Саня! - крикнула Клавдия Михайловна. - Не надо затемнения!

- Не мешай ему, Клава, - попросил Илья Петрович.

Было слышно, как он завертывал в темноте портрет.

- Я пойду первый… - это опять произнес Илья Петрович.

Клавдия Михайловна с Валентином молча двинулись следом за ним. Сознавали: сейчас не надо слов. Сейчас вправе говорить только Илья Петрович. И он действительно предупреждал:

- Осторожно, поворот… Сейчас - лестница…

Яркий дневной свет резанул глаза. Лицо обдало холодом. Валентин почувствовал, что костюм на нем становится вроде бы толще. Особенно заметно изменились, перчатки. Не утратив мягкости, они стали плотными, словно сработанными из кожи. Селянину вспомнились дети, гуляющие в тоненьких костюмчиках при двадцатиградусном морозе. Ткань, видимо, способна менять свою теплопроводность в зависимости от наружной температуры.