Петр Воронин - Прыжок в послезавтра. Повесть

Халил, как будто услышал его, обернулся. За прозрачным гермошлемом было видно лицо планетолетчика. Правая бровь слегка подергивалась. А потом все заслонила желтая струя пламени: Халил набирал скорость. Он собственным телом таранил силовое поле!

На экране вновь возникла бездонная чернота космоса с голубыми и желтыми точками звезд, оранжевый апельсин пришельца, ракета Халила и он сам, но уже не рядом, а чуть поодаль от ракеты. Неужели силовое поле уступило его напору? Или оно было непроницаемо лишь для неодушевленных предметов, а для живой плоти, облаченной в легкий скафандр, не являлось препятствием? Быть может, именно на это и рассчитывал Халил?!

Хорошо, если космический пришелец сделал встречный шаг. А если все подстроено со злым намерением?

В тишине отчетливо щелкнули переключатели аппарата чрезвычайной связи, а вслед за тем раздался повелительный голос Локена Палита. Председатель Всемирного Совета уже не был беспомощен и растерян.

- Третий защитный вариант к исполнению! Квадрат четыре-двадцать восемь-пять…

Валентин знал, что означают эти слова. Сейчас со всех ракетодромов взлетают ракеты. Через полчаса или даже раньше многие из них будут возле звездного пришельца. Они по первому приказу выпустят торпеды с антиматерией.

Сражение с ним - это крайний случай. Расчет прежде всего на демонстрацию силы, на безмолвное предостережение: не смей творить зло!

Халил там, в космосе, был все ближе к пришельцу. Пятьсот метров между ними… четыреста… триста восемьдесят…

Халил сбавил скорость, остановился… Почуял угрозу или возникло какое-то новое препятствие сродни силовому полю?

В этот момент у самого края экрана появились две боевые ракеты, затем еще две и еще…

Одни заняли позицию выше пришельца, тем самым отрезая ему дорогу к бегству, другие пристраивались по сторонам - слева и справа, - третьи снизу. Ракеты окружали пришельца, как шмели, готовые в любой момент ужалить.

Халил медленно двинулся вперед. Вот он остановился. Пять секунд движения и опять долгая остановка.

Все, что мог, он сделал. Подобно воину, ищущему путь к переговорам, он демонстративно выбрался из укрытия и, беззащитный, направился к неведомому.

Теперь он вправе был ожидать встречного миролюбивого шага.

А огромный оранжевый шар, рядом с которым Халил выглядел жалкой букашкой, оставался равнодушным.

Неужели и эта самовольная, отчаянно опасная попытка установить контакт ничего не даст? Неудача, опять неудача!

Но случилось то, чего все боялись. Шар, словно невидимой сетью, опутал и потянул к себе планотолетчика. Халил судорожно извивался, пытаясь вырваться, на всю мощь работал портативный ракетный двигатель, однако шар неумолимо подтягивал планетолетчика.

Страхуя себя от удара о зонд, Халил вытянул вперед руки. И опять случилось неожиданное. Невидимая сеть отпустила Халила, а в оранжевой броне шара образовалась выпуклость, похожая на половину дыни.

Планетолетчик осторожно притронулся к этой выпуклости. Она тотчас отделилась и повисла в пустоте. С виду ни дать пи взять половина дыни.

Через минуту Халил мчался со всей возможной поспешностью к своей ракете, бережно держа в руках подарок звездного пришельца. Он по-прежнему не откликался на вызовы и сам никому ничего не сообщал.

Лишь, добравшись до ракеты, он связался с Локеном Палитом.

- Отец, дорогой отец, докладываю! Первый контакт с посланцем разумных существ, которые живут у другой звезды, далекой от Солнца звезды, установлен… Я очень виноват перед тобой, отец, и вообще виноват, но я счастлив: контакт установлен!.. Что такое передо мной лежит, не знаю, отец. Что дальше делать - тоже не знаю. Наверное, на Землю надо… А может, и не надо на Землю, отец? Пожалуй, лучше на Луну сесть… Как лучше, отец? Поздравляю с мирным контактом, отец!

На экране по-прежнему был виден звездный пришелец, и так же кружили вокруг него земные ракеты.

Но схватка, к счастью, отменялась.

Валентину вспомнилась мелодия, которую сочинили наверняка разумные существа далекого незнакомого мира.

Космос звал к сотрудничеству и дружбе!

В ту ночь Селянин долго сидел, бессчетно раз переписывая маленькое письмецо. Эля должна получить его, когда Валентин будет в клинике у Акахаты. Он отправится туда завтра днем, в крайнем случае послезавтра утром. Для него это вопрос решенный; Комитет защиты, видимо, прекратит работу, и значит больше не понадобятся знания Валентина о разуме, нацеленном на уничтожение. Он опять предстанет перед всеми (и перед Элей) невеждой, младенцем в тридцать лет. Что угодно, только не это!..

Валентин снова перечел, наверное, уже двадцатый вариант письмеца. Не так, опять не так!

Он попытался вызвать в памяти Элю, но увидел почему-то Ольгу. Отчетливо, как наяву, увидел. И голос услышал - живой, поддразнивающий: «Да знаешь ли ты, что такое любовь, капитан?» Вероятно, он все-таки не знал. Иначе не произошло бы разрыва.

Он снова принялся писать и через минуту опять смял и отбросил чуточку зеленоватый полимерный листок.

Эля теперь уже заснула. Что ж, половина первого ночи… Странно, он не мог вспомнить ее сегодняшнюю. Когда он думал о минувшем дне, он ясно видел все - вплоть до морщинок на лице Локена Палита или сдержанных жестов Чичерина. А вот Элю представить не мог, словно ее не было в кабинете Локена Палита. Но ведь она вместе со всеми слушала распоряжения председателя Всемирного Совета оставить дар звездного пришельца на третьем ликосе до прибытия специальной комиссии, запретить до того любые эксперименты с ним.

И слова Локена Палита: «Хочу надеяться, что вскоре зазвучит на Земле речь наших братьев по разуму», - Эля тоже слышала.

Но как она отнеслась ко всему этому, Валентин не мог припомнить.

Удивляться этому было нечего. Он боялся оглядываться на Элю.

Да и сейчас он не мог найти единственно верных убедительных слов.

В конце концов он решил, что совсем не вправе писать ей.

Отшвырнув листок, Валентин бросился на кровать, но тут же разозлился сам на себя, на свою нерешительность, граничащую с трусостью.

Он вернулся к столу, быстро набросал первое, что пришло в этот момент в голову: «Эля! Когда-то, для тебя бесконечно давно, а для меня как будто вчера, я расстался с девушкой, без которой не представлял своей жизни. Не было таких возвышенных и ласковых слов, которые я вслух, а еще чаще мысленно, не говорил бы ей. Извини, что пишу об Ольге, которую когда-то потерял. Не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь полюбить меня. Но ты будто воскресшая Ольга, только еще прекрасней. Сказать тебе об этом я почему-то не посмел…

Поможет ли мне Акахата стать равным среди вас?

Я уезжаю в надежде на это. Иначе я не вернусь. Будь счастлива, Эля. Нет никого, кто был бы лучше тебя и кто заслуживал бы счастья больше, чем ты. Прощай».