Стивен Бакстер - Глаз времени

Конечно, когда она смотрела на сферу невооруженным глазом, та оставалась огромной и неподвижной и неподвижно висела в воздухе. Тем не менее женщина почему-то не могла согласиться с тем, что его гладкая поверхность движется. Она подозревала, что каким-то образом существование Глаза находится за гранью ее понимания и возможностей ее приборов измерить его.

Это заставило ее задуматься о том, что, вероятно, существует только один Глаз, который, находясь в измерении более высокого порядка, посылал в этот мир свои проекции, словно пальцы руки, которые проходят сквозь водную гладь пруда.

Но случались моменты, когда она начинала думать, что все ее эксперименты лишь отвлекают от главного, то есть от ее интуитивного постижения Глаза.

— Может быть, я просто ищу в нем что-то от человека, — сказала она как-то телефону. — Почему в нем обязательно должен быть разум или что-то наподобие разума?

— Дэвид Юм [35] Дэвид Юм (1711–1776) — шотландский философ, представитель эмпиризма и агностицизма, один из крупнейших деятелей шотландского Просвещения. задавал себе тот же вопрос, — прошептал телефон. — В своем труде «Диалоги о естественной религии» он рассуждает о необходимости поиска разума в основополагающих принципах строения Вселенной. Конечно, он говорил о традиционных концепциях понятия Бога. Может быть, порядок, к которому мы привычны, только появляется. «Ибо все то, что мы знаем априори, может нести в себе источник, или родник, порядка, как это делает разум». После того как он написал эти строчки, пройдет целых сто лет, и Дарвин докажет, что жизнь может возникнуть и без присутствия разума.

— Выходит, ты действительно считаешь, что я все-таки приписываю ему человеческие свойства?

— Вовсе нет, — ответил телефон. — Мы не можем объяснить появление подобного объекта ничем иным, кроме как вмешательством разума. Предположение о том, что причиной всему является разум, — самая простая гипотеза. Так или иначе, может оказаться, что те ощущения, которые ты испытываешь, могут иметь под собой некую физическую основу, даже если они и не проходят через твои органы чувств. Твое тело и мозг уже сами по себе являются сложным механизмом. Возможно, в этом случае каким-то образом оказывается влияние на электрохимические процессы, которые поддерживают твой мозг. Это не телепатия… но весьма реально.

— Ты тоже чувствуешь, что здесь что-то есть?

— Нет, но я же и не человек, — вздохнул телефон.

Иногда у нее появлялись подозрения, что Глаз намеренно заставляет ее об этом думать.

— Это как будто бы он бит за битом загружает в меня информацию. Но вот мой разум, мой мозг просто не в состоянии принять ее целиком. Это все равно что я бы пыталась установить современное программное обеспечение для создания виртуальной реальности в разностную машину Бэббиджа [36] Чарльз Бэббидж (1791–1871) — английский математик, изобретатель первой вычислительной машины. …

— Такое сравнение я в состоянии понять, — сухо ответил телефон.

— Не обижайся.

Иногда Байсеза просто садилась перед тяжеловесным Глазом и начинала думать обо всем подряд.

Она не переставала думать о Майре. Время шло, месяцы перетекали в года, и даже Слияние, явление уникальное своей экстраординарностью, отошло в прошлое. Поэтому она начала чувствовать, что новый мир все крепче сжимает ее в своих объятиях. Иногда пребывание в этом сером древнем месте заставляло ее воспоминания о Земле двадцать первого века казаться абсурдными, невероятно яркими, как мечты, которым никогда не суждено сбыться. Но боль от разлуки с Майрой в ее сердце ни на миг не утихала.

Для нее не было бы большей мукой, если бы Майру вдруг отняли у нее и увезли куда-то в другую часть света. Мысли о том, сколько бы Майре было бы теперь лет, как бы она выглядела, в какой школе начала бы учиться или что бы они делали, если бы были вместе, заставляло ее сердце обливаться кровью. Ни одна из тех понятных для человека ситуаций не подходила для ее случая, потому что она даже не могла быть уверенной в том, что у нее с Майрой есть общая временная линия. Вполне могло оказаться, что существовало много копий Майры в бесчисленных осколках миров, и в некоторых они были вместе с копиями ее самой. И что же ей делать в таком случае? Слияние было явлением сверх человеческого понимания, и боль от потери, которую она испытывала, тоже была сверх человеческих сил, а вот загадку эту она могла пытаться решить лишь доступными человеку способами.

Случалось, она лежала на своей соломенной кровати, погруженная в размышления, и чувствовала, что Глаз за ней наблюдает и поощряет в ней страдания от непонимания. Она чувствовала, что он обладает сознанием, но не чувствовала в нем ни сострадания, ни жалости, ничего, кроме высокомерия, присущего олимпийским богам.

И тогда она вскакивала на ноги и начинала бить кулаком о его невозмутимую поверхность или швырять в него вавилонскими булыжниками.

— Вот этого вы хотите? — кричала она. — Поэтому вы пришли сюда и разбили наш мир и наши жизни? Вы хотели заставить меня страдать? Почему бы вам просто не отправить меня домой?..

В те моменты Байсеза чувствовала, что ее мольбы и крики определенным образом воспринимаются. Обычно это напоминало эхо, отражаемое от купола гигантского собора, в котором терялся ее негромкий, бессмысленный плач.

Но иногда ей казалось, что ее слушают.

И уж совсем редко у нее появлялось чувство, что из сострадания или по другой причине ей ответят.

Настал день, когда телефон прошептал ей:

— Пора.

— Что пора?

— Я вынужден перейти в режим экономии батареи.

Она давно ждала этого. В памяти телефона хранилось огромное количество бесценных и незаменимых данных: не только записи ее исследований Глаза и событий, связанных со Слиянием, но и последние сокровища их старого исчезнувшего мира, в том числе и творения бедного Редди Киплинга. Но они не могли никуда загрузить эти данные. У них не было даже возможности их распечатать. Поэтому, ложась спать, Байсеза отдавала телефон Абдикадиру, под чьим надзором команда британских писарей переписывала от руки различные документы и перечерчивала разные графики и карты. Это было лучше, чем ничего, но все их труды едва ли могли охватить и сотую долю обширной памяти телефона.

Как бы там ни было, а Байсеза и телефон договорились, что когда у телефона аккумулятор разрядится до определенного критического уровня, он должен стать инертным. Понадобится всего лишь капля оставшегося питания, чтобы данные хранились в нем практически вечно, пока не придет время, когда новая цивилизация в Мире не станет достаточно развитой, чтобы получить доступ к его бесценной памяти.