Елена Хаецкая - Летающая Тэкла

И вдруг из леса, бесшумно и все разом, выступили еще человек десять. И все они были, как зеркальное отражение, похожи на того первого, что спал у костра.

Шагая, они одновременно с тем потряхивали в воздухе руками. Поначалу это выглядело совершенно бессмысленным, но вот солнце по-особому, благодетельно-искоса, послало длинный луч, и пустой воздух заполнился множеством белесых черточек. «Сеть!» – подумала Тэкла, и тотчас стали ей понятны и недавнее сонное видение, где Антонин безголосо кричал ей: «Спасайся!», и крепкое, неестественное забытье лежащих у костра. Одинаковые между тем успели приблизиться, и расстояние от них до лагеря вдруг показалось Тэкле чересчур малым.

Шумно, как тетерка, взвилась она в воздух, поднимаясь из густой высокой травы. Тревожно забили в полете тяжелые складки ее одежды, дважды больно, как хлыст, ударила по спине коса, сверкнуло золотое шитье на головном уборе и вороте, – надвигающимся одинаковым людям взлетающая Тэкла предстала живой стрелой огня. На миг они остановились, и двое из них схватились за арбалеты. Слепя и обманывая вспышками, Тэкла метнулась в сторону, затем вдруг поднялась еще выше и, сделав стремительный зигзаг, исчезла за деревьями.

Из ее глаз неостановимо катились огромные слезы. От плача она быстро обессилела и опустилась на землю. Кругом был только лес, бесконечный Арденнский лес, и внезапно все прочие чувства Тэклы затопило ощущение огромности и древности этого леса. Этот лес был здесь всегда, с того самого дня сотворения мира, когда Бог произнес: «Сотворим деревья и составим из них леса» – или что-то в таком роде. Именно тогда из небытия, из совершенного Ничто поднялись эти деревья с рослыми гладкими стволами, сверкавшими в юном мире, как серебро, с певучими листьями, которые тотчас принялись славить Господа – бессловесно и не столь прекрасно, как Ангелы, но в полную меру своей тихой древесной души. Падение человека сделало деревья грозными, покрыло серебро их стволов темным налетом, наполнило их сердцевину гневом, и они начали отсчитывать годы человечьего бытия во грехе, и вокруг круглой, совершенной сердцевины деревьев, которая есть рай и первоначальное время, теперь нарастают, одно за другим, кривые годовые кольца.

А посреди этого неохватного разумом леса стоит Тэкла, один на один с вечностью.

О, нет! Тэкла принялась думать поскорее о существах, населяющих лес, и на ум ей стали приходить и маленькие сотрибуты Аракакоры, и разные зверьки, и вполне возможные дриады, и люди из Могонциака и Августы Винделиков – хотя бы тот же почтарь! – и… Альбин Антонин с оруженосцами и Линкестом в плену у тех, одинаковых!

Она отправилась собирать паутину, чтобы закутаться, стать незаметной и так подобраться к злодеям, которых надеялась высмотреть с воздуха.

Просыпаться с тяжелой головной болью, со скованными руками, с гирями на ногах – такого Альбину еще не доводилось. От непонятного сильного чувства у него онемели руки, помертвело лицо и стало чужим, как будто его приклеили поверх истинного альбинова лица неприятным резиновым клеем.

Карликов-оруженосцев нигде не было видно. Линкест же, как нарочно, маячил прямо перед глазами – в темном и тесном загончике с решеткой, наподобие курятника. На сей раз он не спал, жался к прутьям щекой и с тоскливым ужасом глядел наружу.

Они находились во дворе, с трех сторон обнесенном высокой каменной оградой. Четвертая представляла собою глухую стену какого-то строения. Некоторое время Альбин рассматривал ее, ни о чем определенном не думая. Ему даже вроде бы не любопытно было, кто захватил их и с какой целью. А потом в этой стене отворилась плохо заметная дверца, и двор быстро заполнился Корнелиями Суллами. И тогда Альбин подумал, что странно видеть разное выражение на совершенно одинаковых лицах.

– Клоны! – резко выговорил он.

Двое или трое улыбнулись, один нахмурился, еще один – высокомерно поднял очень светлые рыжеватые брови, прочих Альбин не видел. Они держались абсолютно не так, как близнецы-оруженосцы. Иначе. Они не телепаты, понял Альбин, хотя понимание это показалось ему в тот же миг чем-то излишним: засорять мысли клонированной нелюдью не хотелось.

Один из них взял на себя миссию говорить от лица всех.

– Альбин Антонин, из болонских Антонинов, – произнес он, и собственное имя прозвучало для Альбина неприятно и чуждо, – мы надеемся на понимание и добровольное сотрудничество.

Альбин не без труда изобразил негодование, однако лицо все еще плохо слушалось его.

Его провели в маленькую дверцу. Волоча ноги, Альбин проделал неимоверно долгий путь через двор и дальше по светлому коридору, устланному циновками. Шаги, отягощенные гирями, бухали по ним с утробным звуком. В стене через равные промежутки были сделаны застекленные ниши, и в каждом помещались гипсовые маски разных патрициев. Внизу имелись подписи. Некоторые имена были Антонину незнакомы: «Цезарь», «Скевола»; другие – очень хорошо знакомы, «Валентин», например. Один из Валентинов, некий Гай Отремуан Валентин, ровесник Альбина, жил в Болонье и как-то раз даже стал главным действующим лицом крупного скандала: его задержали во время полицейской облавы в одном злачном месте, где сходились для непотребных развлечений летальные мутанты. Историю потом пытались замять, однако удалось это не вполне, и Валентины перебрались из Болоньи в Арку Кесарийскую.

Когда Альбин останавливался возле очередной ниши, желая получше рассмотреть черты гипсового лица, Корнелии Суллы терпеливо ждали. Было очевидно, что они на самом деле предполагают впоследствии сделать его своим единомышленником.

Наконец они добрались до просторной комнаты, одна стена которой представляла собою сплошное окно, а остальные были убраны светлыми драпировками, крупными бантами, засушенными бабочками, искусственными цветами и масками для мистериальных «Песней Козлов» орфического толка.

Посреди комнаты, не приткнутый ни к стене, ни к окну, находился массивный стол, а за ним, на ложе, возлежала бесформенная туша стопроцентного летального мутанта. Ничего менее похожего на полнокровного человека Альбину видеть еще не доводилось. Он понял вдруг, что устал. Что утомлен сверх меры. Измочален всеми этими новыми эмоциями. Он был готов, как Линкест, улечься прямо на пол и, невзирая на несомненную опасность, грозящую здесь отовсюду, заснуть крепким сном – клепсидр так на восемнадцать-двадцать.

Мутант повернул тяжелую голову и устремил взгляд на закованного патриция. Лицо мутанта, подумал Альбин, само по себе подобно мистерийной маске. И опять все его существо возмутилось против необходимости размышлять на подобные темы.