Елена Хаецкая - Мориц и Эльза

На четвертый день после водворения Эльзы на улице Партизана Отченашека посреди экскурсии возник неподходящий человек – жилистый, хмурый, с бронзовой от загара шеей. Он терпеливо выслушал про огневые точки, устроенные немцами на крыше донжона, про то, как советские войска развивали наступление, а потом приблизился к Морицу и сказал:

– Надо поговорить.

Мориц как-то сразу все понял. Пригласил к себе в комнатку, освободил для гостя табурет, переселив книги на кровать. Тот осторожно сел, огляделся.

– Чаю? – предложил Мориц, вытаскивая, как кота за хвост, из-под кровати довольно страшный электрочайник.

Посетитель с жалостью поглядел на чайник и сказал:

– Не мучайся… Парень ты, гляжу, хороший – поговорить надо…

– Угу. – Мориц затолкал чайник обратно, а когда выпрямился, то встретился с гостем глазами. Глаза эти оказались серые, чуть водянистые, тусклые, но посреди этой серости горели две черные, очень злые точки зрачков. «В армии был сержантом," – определил Мориц.

– У тебя она? – спросил гость.

– В замке, – уточнил Мориц.

– Ладно. Зайди как-нибудь за ее барахлом, – сказал угрюмо гость. – Я там собрал – пара юбок, какие-то бумажки…

– Выбрось, – посоветовал Мориц. – Эта птица гнезд не вьет…

Посетитель хмыкнул, глаза его сделались еще страшнее.

– Она тебя чем взяла? – осведомился он. – Своими бедами? Так ведь все они – вранье…

– У нее другая беда, похуже навранных, – сказал Мориц. – А что про тебя рассказывала, тому я не верю.

Гость ощерился:

– Что еще она болтала?

– Ну, что ты ее бил… из-за тебя на кладбище ночевала – чуть не умерла после…

Мориц вдруг понял, что Эльза задела в своем бывшем любовнике что-то, что болело до сих пор.

– А как визжала – не рассказывала? Как когтями царапаться лезла? Бил я ее… пылинки с нее сдувал, жалел, платье купил – а она все недовольна… Хлебнешь ты с ней. Гони лучше в шею, все равно ведь пропадет.

Мориц встал – такое уважение к «сержанту» охватило его. Поднялся и посетитель.

– Я желаю тебе большого счастья, товарищ, – произнес Мориц с глубоким чувством. – А эту Эльзу – долой из сердца. И вещи ее тоже выкинь.

Гость покрутил головой, мимолетно пожал Морицу руку и вышел.

Почти тотчас откуда-то вынырнула Эльза – напала на Морица во мраке винтовой лестницы, губа закушена, лицо как у привидения.

– Он!.. За мной!.. – зашептала она.

– Он больше не придет, – сказал Мориц. – Иди на крышу. Возьми книги. Я закрою замок и поднимусь.

Вечерами он по-прежнему читал, устроив себе удобное логово как раз там, где у фашистов была оборудована огневая точка. Эльза приносила ему чай и оставалась – смотрела на ласточек, на городок, на озеро. Мориц откопал в библиотеке тоненькую книжку «Орденоносец партизан Отченашек». Партизан на обложке был нарисованный – с бородищей до глаз, в шапке до бровей.

Эльза сказала:

– Тут и полправды про него нет. Можешь не читать – зря время потеряешь.

Мориц отложил книжку.

Эльза заговорила:

– Отченашек был чехом, родом из Праги, из семьи алхимиков. И вот как-то раз в семнадцатом веке один его предок попал в лапы инквизиции и после долгих пыток… – Тут Мориц метнул на рассказчицу такой взгляд, что та сразу перешла к результату: – …сознался, что уже лет сто как в семье хранится философский камень. Тогда они стали пытать его еще больше, чтобы вызнать, где этот камень прячут; но предок от мучений умер. У него был сын, и как только отца арестовали, сын сразу скрылся – вместе с камнем.

– И не нашли? – спросил Мориц.

– Нет, конечно. Философский камень в конце концов перешел по наследству к партизану Отченашеку – оттого так боялись его немцы. Они-то знали! Лютовали в здешних краях – пытались добраться до Отченашека, но он всегда их побеждал. А после войны, должно быть, спрятал камень… только никто не знает, где.

– А дети после него остались?

– Нет, – сказала Эльза.

– Откуда тебе известно?

– Нас еще в школе водили в музей-квартиру в Вильнюсе, – пояснила Эльза. – На снимках Отченашек всегда один. Или ему пожимает руку Рокоссовский.

– Про философский камень тоже в музей-квартире рассказывали? – усомнился Мориц.

– Нет, конечно. Это же Знание! Про него не болтают. У нас жила одна старушка, вся скрюченная – это после того, как ее фашисты пытали – она была в отряде Отченашека. Рассказывать не любила. Как-то раз только мне одной открылась. Она уже умерла.

Мориц написал карандашом на книжке: «Орденоносец партизан Отченашек побеждал фашистов философским камнем» и отнес ее в библиотеку.

В начале августа ночи стояли еще теплые, и Мориц частенько просиживал вечерами у раскрытого окна и смотрел на озеро – как поднимается и повисает над таинственной водой большая желтоватая луна, вся в заметных серых пятнах. Когда пролетал ветер, лунная дорожка морщилась, как будто она была половичком, по которому проскакал кто-то неосторожный.

Об Эльзе Мориц думал часто, но никогда подолгу: эти мысли его огорчали, и он быстро уставал от них. Эльза была живой болью. Как будто ничего, кроме боли, не означало для нее жизни, и когда это чувство вдруг иссякало, она подбадривала себя очередной порцией страдания, чтобы только снова и снова убеждаться – она, Эльза, еще жива. Попутно – естественно! – мучились окружающие.

Мориц запирал ее на ночь в западном крыле замка – чтоб чего не вытворила. Она принимала это с покорностью – даже не спросила ни разу, почему он так поступает. Мориц тоже делал вид, будто так и надо. А у самого то и дело по сердцу царапало. Бедная обезьянка – в бархатной курточке, с цепочкой на шее и нечеловеческой тоской во взгляде.

Из окна морицевой каморки была видна, кроме озера, еще одна башня, выступающая чуть вперед из стены и входящая прямо в воду. Экспозицию в ней размещать не стали. Предполагалось впоследствии открыть там кафе и магазинчик по продаже сувениров.

Мориц разглядывал башню, освещенную луной, – дорожка света как раз заканчивалась у ее основания – как неожиданно заметил странное шевеление, словно по каменной кладке ползла змея. Он сел на подоконник, ухватился за оконный проем и почти до половины высунулся наружу. Серый лунный свет размывал, скрадывал то, шевелящееся. Но вот тихо плюхнула вода, и Мориц понял: веревка размоталась и выпала из окна. Вслед за тем в проеме мелькнул силуэт. Он казался вырезанным из картона – совершенно белый, без единого волоска, без единой тряпки на теле, ломаный и тонкий. Как будто резали небрежно, большими портновскими ножницами. Несмотря на наготу, признаки пола были неразличимы. Плоская, ровная бумага, совершенно гладкая.

Силуэт быстро вскочил на подоконник, ухватился за веревку и, упираясь ногами в стену, полез вниз. Угловатая фигурка двигалась неуклюже, но уверенно. Вот она достигла воды, коснулась глади вытянутыми пальцами ноги… У Морица перехватило горло: ему показалось, что сейчас Эльза выпустит веревку и побежит прямо по воде. Но она беззвучно провалилась в глубину, а затем вынырнула и поплыла навстречу луне. То и дело она исчезала из виду и пропадала совершенно в чернильной темноте, но затем по лунной дорожке пробегала дрожь, а раз или два узкое гибкое тело пересекало ее, неожиданно и стремительно.