Елена Хаецкая - Несчастный скиталец

Всему, однако-ж, конец бывает. Приключился конец и непогоде. Тучи развеялись, мгла разступилась, и мы обнаружили себя в некоем лесочке, светлом и пригожем.

Так как карту дорожную Милушка недавно истрепала и замуслила, пришлось нам признаться, что мы сбились с дороги…

(Здесь несколько бумаги оторвано – наверняка тою же злокозненною собаченкою, – однакож, судя по дальнейшему, смысл гастоновых писаний отнюдь от сего ущерба не пострадал. – Приписка Эмилии)

Утро выдалось ласковое и всякая певчая птица в кустах заявляла о своих чувствах. Эмилия, заслышав их, принялась особым образом вздыхать. Я, сестрицу свою изучив, уже понял, что у оной на сердце скопилось изрядное количество нежных слов в адрес Миловзора, и ежели она сих слов не выскажет, то может через это и умереть. Пожалев сродницу, взял я арбалет, свистнул Милушку и отправился в лес, якобы для охоты.

Некие древние властители, в претензии на оригинальность, употребляли в пищу язычки певчих птиц под особливым тонким соусом. При желании и я мог оным владыкам уподобиться, потому как никакой иной дичи, кроме певчей, не встречал. Но желания такового во мне не возникло. Я все больше слушал и бродил без цели. Всякое общество, кроме собачки моей, было бы мне в тягость. Всякия думы порождали в голове моей блуждающия мигрени и обмороки. Ради сих причин ни об чем я не размышлял, а токмо дышал чистейшим воздухом, в котором носились свежайшие ароматы. Однако блаженство мое недолго длилось – сзади услыхал я довольно скоро треск сучьев, пыхтение и причитания. Милушка, насторожившись, залаяла.

– О, горе! – воскликнул аль-Масуил (а то был он). – И в этой глуши, где на сто верст едва сыщется два человека, нет мне покою!

– Ну так и ступайте себе в другую сторону, – возразил я. Проклятый колдун, узнав мой голос, весь искривился.

– Не премину, – рек он и с тем удалился.

Я вздохнул было с облегчением, ан нет! Зрю – через три минуты, не более, вновь выходит аль-Масуил из чащи, с другой теперь стороны, и мечет в меня суровыя взоры.

– Никак вы преследуете меня, сударь! – обвиняющим тоном вскричал он. – Чего ж вам надобно?

Я поразился.

– К чему мне вас преследовать? Ради каких причин?

Аль-Масуил пробормотал злобно:

– Может, вы зарезать меня хотите, почем я знаю?

На это я только плюнул. Колдун же государев, продираясь сквозь валежник, побрел прочь. Дабы оный в третий раз мне не попался на вид, я уже нарочито в противную от него сторону пошел. Но что же? Вновь его безобразная личность таращится на меня из кустов.

– Как вы сие объяснить полагаете? – язвительно вопросил чародей.

Имея строение ума критическое (!!! – приписка Эмилии), я нашелся ответить:

– Сдается мне, сударь, вы заблудились.

– Я? Заблудился? Это вы, когда вас на свет производили, заблудились! Да будет вам известно, что мне нет равных в лесу, степи и на болотах. Я тайны природы ведаю запросто, ибо прилежно их изучил.

Видя, что гляжу я на него с сомнением, он загорячился и рек:

– Вот, к примеру, ведомо мне, что мох, именуемый «Лешачья борода», растет на древесах непременно с полночной стороны.

– Сие вздор, – отвещал я, – посмотрите хоть бы на сей дуб. Мох зарос его кругом. С которой же стороны полночь?

Аль-Масуил немедля выпучил глаза – сие обозначет у него крайнюю озадаченность.

(Здесь бумага обрывается, опять поеденная собакою. Не знаю уж, что соблазнительного для своего вкуса обнаружила в сих писаниях бездельная собаченка!)

Вот такими пустяками заполняет братец мой досуги свои и пачкает ими листки бумаги, адресуя их героическому однополчанину своему, а тот их принужденно читает! Все сии драматическия сцены, обильно уснащенныя диалогами и разсуждениями философическими о жизни вообще, одну задачу имеют, а именно: показать Гастона э Сю во всей его красе!

Однакож не следует мне отвлекаться от описания, коим я предполагаю руководствоваться для написательства правдивой истории нашего путешествия.

Итак, въехали мы к замку и узрели пред собою решотку высокую и чрезвычайно узорчатую, с различными цветами и завитушками в старом еще вкусе, как любили во времена государыни Лакрины, т. е. в очень стародавния. Повсюду расстилался обильный деревьями и кустарником парк, причем обнаруживал смешение различных стилей и настроений. То вдруг начиналась как бы чащоба, так что и проехать по тропинке делалось почти невозможно, и кусты царапали карету и порвали кучеру рукав. В сией чащобе водились настоящия филины, но было и два искусственных, и сии искусственныя, облепленныя перьями, снятыми с настоящих, то и дело открывали жолтыя глаза, подсвеченные особливыми, скрытыми лампами (это нам рассказали здешние дамы – пребойкия!), а также оглушительно гугукали и хлопали крыльями. Сии механические птицы обретались в числе двух или трех и изрядно стращали лошадей, кучера и нашего колдуна.

Затем чащоба столь же внезапно сменилась подстрижонным парком, и везде стало заметно статуй, скульптур, представляющих различные аллегории, например – Добродетель с нашептывающим Соблазном, Любовь с голубкой, противостоящая Греху (с жабою), Милосердие, дарующее поцелуй Раскаянию (представленному в виде коленопреклоненнаго кавалера чрезвычайно привлекательной наружности) – и так далее. Кусты представляли собою как бы шары и иные геометрическия фигуры, а деревья держались на почтительном расстоянии друг от друга и выглядели пристойно и кротко.

Дорога здесь, разумеется, была вымощена, и карета бежала по ней ровно, как бы по паркетному полу.

Слева видели мы еще романтическия заросли, где имелось много вольно разросшихся трав и заместо роз красовался необработанный шиповник. Там же можно было зреть и бревна, якобы случайно упавшия среди травы и заменявшия скамейки.

Везде кишело нарядное многолюдье. Сопровождавшия нас спутницы-амазонки, кои ввергли в краску верного моего Миловзора, охотно разъяснили, что гостей у владельца шато завсегда преизрядно, причем иные живут годами, не трудясь даже заглядывать в собственные владения, а иные даже и не встречались за все это время с хозяином, пользуясь, однако же, полным его гостеприимством!

Все сие показалось нам странно и вместе с тем весьма привлекательно, как, впрочем, все изящное и благопристойное!

Маркиза, которую я никак не назову новой своей подругою (в отличие от милой моей Уары!!!), была слишком любезна и разточала свои ласки преимущественно на Милушку, чрез благосклонность коей, очевидно, разсчитывала войти в дружбу к моему брату, – а на меня почти не обращала внимания (за что ей сугубое гранмерси, ибо я не чрезвычайно жалую легкомысленных особ и мало нахожу общих с таковыми тем для беседы!) – эта маркиза немало забавного поведала нам о здешних нравах, и все же не смогла предварить нашего удивления увиденным.